Возвращаться теперь домой рискованно. Нет никакой уверенности, что Волховский или Войнич не завернут к нему, чтобы излить душу, и нескончаемый разговор не затянется до вечера. Надоело. Хочется побыть среди людей, далеких от этих мелких и скучных, как пыль, словесных междоусобиц. Есть такой человек. Прелестный, чистый человек, очень близкий, хотя и не разделяющий его мыслей и надежд,— Вера Ивановна Засулич. После первой колючей встречи в Лондоне они объяснились, пообещали друг другу больше не пускаться в дебри отвлеченностей и не раз мирно проводили вечера. Далековато живет, да что там лениться в такой ясный майский день.
Он сел в омнибус.
На перекрестке в центре произошел затор. Омнибус остановился. По главной магистрали маршировал внушительный отряд шотландских волынщиков, бородатых, в клетчатых юбках, с голыми коленками. Они двигались торжественно, неторопливо, смешно раздувая щеки, изо всех сил стараясь заглушить грохот экипажей своими гнусавыми дудками. А справа и слева тянулись вереницы экипажей, одноконных, пароконных, с нарядными дамами под яркими зонтиками, заметно стеснявшими цилиндры их спутников. Пешеходы тут уже валили густой толпой, не умещаясь на тротуарах. Что это? Карнавальное шествие? Да ведь почти так оно и есть! Сегодня день Эпсонских скачек. Как он мог забыть! В этот день веселится весь Лондон, устремляясь на ипподром. Дерби. Один из двух дней в году, когда лондонцы забывают угрюмое веселье и город несколько напоминает воскресный базар где-нибудь в Милане или Риме. Такое случается еще и в первый день пасхи.
Забыв докуку и раздражение, он не отрываясь разглядывал яркие фраки всадников, гарцевавших около ландо и шарабанчиков, волосатые ноги шотландцев, пушистые страусовые перья, свисающие с дамских шляп, сверкающие ботфорты гвардейцев, маленьких девочек в длинных кружевных платьицах, разноцветные ленты серпантина, взлетавшие над толпой. Дважды в году Лондон бывает по-южному живописен.
К Вере Ивановне он приехал в отличном настроении, и даже отчаянный, нигилистский, как он отметил про себя, беспорядок в ее комнате показался ему живописным. На столе — порыжевший огрызок яблока, кровать еле прикрыта мятым пледом, под столом — россыпь клочков рукописи, пролетевшая мимо корзинки для бумаг. Сама хозяйка этого логова — в шлепанцах на босу ногу, но, как всегда, в строгом черном платье.
— Хандра? — спросил он, не поздоровавшись.
Она молча кивнула.
Хорошо, что на свете есть человек, с которым можно начать разговор с середины.
— Как у царя Саула? — продолжал он допрашивать.
— Самоцитирование равно самодовольству,— наставительно сказала Засулич и рассмеялась.— Как я рада, что вы приехали. Нет ничего приятнее приятной неожиданности.
— Так давайте продолжим. Едемте на скачки.
Вера Ивановна даже отшатнулась:
— Но ведь это же надо одеваться!
— Вот-вот. Это единственное, чего вам не хватало. Надевайте чулки и туфли. Принесите мне эту жертву. Я свою уже принес. Если по совести, я ехал сюда, чтобы орошать вашу жилетку слезами. Но ваш радушный прием заставил меня круто изменить свое намерение.
— Отвернитесь.
Он послушно подошел к окну. Бог весть почему, разговаривая с Засулич, он иногда впадал в полуиронический тон провинциального фата. Он чувствовал какую-то фальшь интонации, тяготился ею и не мог изменить тона. Почему? Может, потому, что поддавшись искреннему чувству, он впал бы в такую ненавистную Вере патетику, что она высмеяла бы его, а то и просто вытолкала бы за дверь.
С высоты пятого этажа были видны только кроны деревьев ближнего сквера. Океан яркой зелени колыхался на ветру, то затихал, то снова начинал ходить бурными курчавыми волнами. Вдали высилась колокольня какой-то церкви. Острый шпиль, казалось, протыкал пышное ватное облако, медленно плывущее к скверу.
— Звонница,— сказал Степняк.— Прелестное слово. И какое точное.
Вера Ивановна откликнулась не сразу. Он слышал, как за его спиной шуршала бумага, передвигались стулья, падали на пол книги. Видно, она что-то разыскивала. Потом сказала:
— Если бы вы знали, как временами я скучаю по русской речи! Не той космополитской, на какой мы часами спорим — имманентный интернациональный конгломерат,— а по звоннице, лаптю, прохиндею... Вам смешно?
— Нет. Понятно.
Через час они уже были на ипподроме, среди ослепительно-ярких красок, бравурных, как бы блистающих медью звуков духового оркестра, среди наступающей вдруг тишины очередного заезда, когда слышен лишь глухой и таинственный топот копыт по утоптанной дорожке, среди зевак, рассеянно разглядывающих публику, и охваченных жаром азарта игроков.