Annotation
В соавторстве с Васей Миловым.
Крутько Александр Сергеевич
Крутько Александр Сергеевич
Счастливый конец
Первый съёмочный день ознаменовался толкучкой у дверей студии. Оператор Павел не мог протиснуть камеру в дверной проём. Напрасно его уверяли, что камера не понадобится, ведь студия давно была оборудована всем необходимым, и Павлу надо лишь пройти в дверь самому и пустить других. Но оператор настаивал. "Это моя счастливая камера", -- повторял он, снова и снова пихая её меж узких створок. Наконец разозлились даже статисты, которым по профессии не положено было вообще подавать голос. Впятером они забрали у оператора камеру и бегали с ней по двору, выкрикивая грязные оскорбления, пока режиссёру это всё не надоело. Поднявшись с колен (он молился), режиссёр набрал воздуха в грудь и крикнул во весь голос с целью прекратить безобразие:
-- Прекратить безобразие!
Безобразие прекратилось. Пристыженные статисты вернули камеру оператору, а два силача, оказавшиеся осветителем и его помощником, раздвинули дверные створки на несколько сантиметров, и камера наконец проникла внутрь. Следом за ней проник оператор, а за ним - вся съёмочная группа, за исключением трёх актёров: их попросил остаться режиссёр Христов.
На улице было душно. На бельевой верёвке, подвешенной меж студией и двухэтажным домиком, сушилась простыня. Она была такой длинной, что за неё можно было схватиться с земли - если подпрыгнуть и вытянуть руки. Разумеется, никто из актёров не прыгал. Собравшись вокруг Христова, они внимательно слушали его молчание.
Режиссёр смахнул пот со лба. В этих широтах подобная духота предвещала ливневые грозы. Христов попытался отвлечься от погодных условий. Собравшись с мыслями, он заговорил, и слова его были такими:
-- Уважаемые артисты! Я ценю ваше время и ваше доверие, так что... вот. Сегодня мы начинаем работу над проектом - о, да вы знаете. Вчера я отправил каждому из вас письмо с просьбой... вдуматься, вдуматься в свою роль! Актёрам я всегда дарил свободу, и я надеюсь, вы не станете ей злоупотреблять. Как вам известно, сейчас мы снимаем сцену разгноения Бефани... где Бефани, кстати? Не вижу её.
-- Заболела, -- хором отозвались актёры. Режиссёр пожевал губу, задумчиво хлопнул по бёдрам. Земля под ногами едва заметно задрожала, и вибрации передались телу. Христов поднял палец.
-- Значит, будем снимать концептуально. Сцена разгноения Бефани лишится самой Бефани, но её присутствие будет подразумеваться, так сказать. Симон! Что у тебя в руках?
-- Это моржонок, -- Симон поднял над головой шевелящийся свёрток. -- Мне подумалось, он подойдёт для раскрытия образа.
-- Ну, молодец, -- порадовался режиссёр. -- Взрослое решение, ценю... М-да. Хочу сказать: центровую ось композиции сегодня выполняет не Бефани, но её незримое присутствие, сама же ось псевдофизически смещается в сторону главного гноителя. Ты меня слышишь, Аквадей?
-- Угумс, -- послышался ответ.
-- Отлично, отлично... Я рад, что меня поддерживают. Возможно, стоило снять субъективный взгляд Бефани, но это нарушит общую эстетику, так что... да. Филипп, это корона у тебя на голове?
-- Для образа, -- отозвался Филипп.
-- Ве-ли-ко-лепно, -- задумался над чем-то Христов. -- Да, забыл сказать... Я не хочу видеть внешнюю суету: мне нужна суета внутренняя, извечный непокой человеческий... понимаете? Это в общем если... Если рассуждать на высшем уровне...
-- Что здесь происходит? -- раздался грубый, как немолотый кофе, голос. -- Вы почему не работаете? Стоите, на жаре прохлаждаетесь - это что значит? Бунт? Забастовка?
И продюсер Шишкин - а это был он -- громко топнул ногой, так что земля опять затряслась, и вибрации передались телу режиссёра - впрочем, тело его вибрировало всякий раз, когда Шишкин оказывался поблизости, и порой дрожь земли тут была ни при чём.
-- А ну быстро в студию! -- приказал продюсер актёрам, и те немедленно исчезли за растянутой дверью. Шишкин сердито глянул на режиссёра: -- А вы останьтесь, останьтесь. Поговорить надо.
-- Я бы тоже... -- попытался ускользнуть Христов, но рука продюсера уже держала его за шкирку.
-- Терпеть не могу таких, как ты, -- хрипло прошептал он. -- Я вкладываю деньги, организовываю процесс, а вы тут стоите и об искусстве рассуждаете. Я таких навидался, понял? Я увольнял с площадки сотни, тысячи таких, как ты. Если бы не твой папочка...
-- Я... позвольте... пустите... -- задёргался Христов. Продюсер чуть тряхнул его.
-- Если бы не твой папочка, я бы тебя и близко до площадки не допустил. Но поверь ты мне, родной: ни твой влиятельный папочка, ни даже президент меня не убедят, если я решу, что ты безнадёжен. А теперь иди и работай! -- последнее слово он произнёс, заталкивая режиссёра в дверь. -- Ты снимаешь фильм, а не какую-нибудь... дрянь. Понял? Меньше искусства, больше дела. Давай!
Испуганно оборачиваясь, режиссёр двинулся по коридору, ведущему к лестнице. Поднялся на третий этаж и замер на мгновение перед тяжёлой дверью. Прикрыв глаза, быстро прошептал молитву и стукнул себя в грудь.
-- Никогда, -- тихо произнёс он, - никогда не отказываться от истинного человеческого предназначения. Клянусь!
И приоткрыл дверь, чтобы заглянуть в щёлочку. Привычку появляться на площадке не сразу, а после небольшой разведки, он заимел ещё во время учёбы, и она не раз спасала ему жизнь.
Впрочем, сегодня на площадке было безопасно. Аквадей, уже загримированный под гноителя, ходил взад-вперёд, помахивая косой. Филипп дёргал цепи, Симон кормил моржонка молоком. Оператор Павел кривлялся перед собственной камерой, думая, что за ним никто не наблюдает.
Прокашлявшись, Христов вошёл на площадку, где тут же воцарилась тишина.
-- Разгноение Бефани! -- провозгласил он. -- Не забывайте, что реплики для вас я переделал. Так, Филипп, замри под столом. Симон, броди по нарисованному кругу, умиляясь. Аквадей, твоя задача сегодня - гноить, но делай это с чувством недовольства. Помни: ты - главный, но не прирождённый гноитель! Павел, снимай третий угол, плавно передвигая камеру к центру.
-- Я не хочу снимать третий угол, -- отказался Павел. -- Это антиэстетично. Я начну со второго.
-- Павел! -- рявкнул Христов. На площадке он всегда чувствовал себя увереннее. -- Третий угол - ключевая точка композиции! Если ты начнёшь снимать со второго, разрушится весь гиперсмысл! Это недопустимо!
-- Вот отвернётесь, а я всё равно сниму со второго, -- пробурчал под нос Павел, становясь за камеру. Актёры заняли свои места. Христов оглядел площадку, как полководец - будущее поле боя. В такие моменты он забывал обо всём, площадка становилась центром вселенной, где происходят события космической важности, а весь остальной мир оказывался иллюзией, недостойной внимания.
Режиссёр поднял над головой руку с растопыренными пальцами.
-- Поехали! -- вскричал он. И центр вселенной ожил.
Филипп начал плакать под столом. Симон заумилялся над моржонком, двигаясь по нарисованному кругу. Аквадей взмахнул косой, и его лицо под капюшоном сделалось страшнее карнавальной маски мрачного жнеца.
-- Да будет вам известно! -- провозгласил Аквадей-гноитель. -- Мне крайне лестно, что вы находите меня достойным вашей тьмы! Но ваши скромные умы не поглотят моих загадок! Я буду скромен, буду гадок...