— Да! — сказал Мустафа Монд, наклонив голову. — Есть от чего прийти в ужас.
— Кому ты нынче вечером отдаешься? — спросила Ленина, вернувшись из вибровака, подобная жемчужине, светящейся изнутри и отливающей розовым сиянием.
— Никому, — ответила Фанни.
Ленина удивленно подняла брови.
— Мне в последнее время всегда что-то не по себе, — объяснила Фанни. — Доктор Уэллс посоветовал мне принимать субститут беременности.
— Но, дорогая, тебе же еще только девятнадцать. До двадцати одного года мы не обязаны принимать субститут беременности.
— Знаю, дорогая. Но многие лучше себя чувствуют, если начинают принимать его раньше. Доктор Уэллс говорит, что брюнеткам, у которых широкий таз, полезно начинать принимать субститут беременности уже лет в семнадцать. Так что я уже даже на два года опоздала.
Фанни открыла дверку своего шкафчика и указала на длинный ряд коробочек и флаконов на верхней полке.
— СИРОП "CORPUS LUTEUM", - прочитала вслух Ленина на одном из ярлыков. — ОВАРИН, СВЕЖЕСТЬ ГАРАНТИРОВАНА: НЕ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ПОСЛЕ 1 АВГУСТА 632 ГОДА ОТ Р. Ф. ЭКСТРАКТ МЛЕЧНОЙ ЖЕЛЕЗЫ: ПРИНИМАТЬ ПО ТРИ РАЗА ЕЖЕДНЕВНО ПЕРЕД ЕДОЙ. ПЛАЦЕНТИН: 5 КУБ. СМ., ВВОДИТЬ ВНУТРИВЕННО РАЗ В ТРИ ДНЯ...
Уф! Я терпеть не могу внутривенных, а ты?
— Я тоже. Но они очень эффективны...
Фанни всегда славилась своей разумностью.
Наш Форд — или Наш Фрейд, как он, по каким-то непонятным причинам, предпочитал себя называть, когда писал о психологических вопросах, — Наш Фрейд был первым, кто открыл, какие ужасные опасности кроются в семейной жизни. Мир был полон отцов — и потому полон нищеты; полон матерей — и потому полон всевозможных извращений, от садизма до целомудрия; полон братьев, сестер, дядьев и теток — полон безумия и самоубийства.
— И, однако, среди дикарей Самоа или на некоторых островах возле побережья Новой Гвинеи...
Под тропическим солнцем лежали, как теплый мед, обнаженные дети природы, беспорядочно сходившиеся друг с другом, кто с кем хотел, в зарослях алтеи. Под любой пальмой был для них кров и дом. На Тробриане туземцы полагали, что детей зачинают не живые мужчины, а духи предков, и у этих туземцев не было даже понятия отцовства.
— Противоположности сходятся, — сказал Правитель. — И была достаточно важная причина для того, чтобы им сойтись.
— Доктор Уэллс говорит, что, если я попринимаю субститут беременности хотя бы месяца три, это улучшит мое состояние здоровья на три-четыре года вперед.
— Надеюсь, так оно и будет, — сказала Ленина. — Но, Фанни, неужели ты действительно целых три месяца не будешь...
— Ну, что ты, дорогая. Конечно, нет. Только неделю или две. Ничего, я буду ходить по вечерам в Клуб и играть в Музыкальный Бридж. А ты, наверно, сегодня кому-то отдаешься?
Ленина кивнула.
— Кому?
— Генри Фостеру.
— Опять? — на добром, луноподобном лице Фанни появилось выражение неодобрительного изумления. — Ты хочешь сказать, что ты все еще сходишься с Генри Фостером?
Матери и отцы, братья и сестры. Но были еще мужья, жены, любовники. Были еще моногамия и романтика.
— Хотя вы, наверно, и представления не имеете, что все это значит, — сказал Мустафа Монд.
Студенты покачали головами.
Семья, моногамия, романтика. Во всем — индивидуализация, во всем — фокусирование интереса на единичном объекте, направление энергии и импульсов в один-единст- венный узкий канал.
— Но каждый человек принадлежит всем остальным людям, — закончил Правитель свой рассказ, процитировав гипнопедический лозунг.
Студенты кивнули, горячо соглашаясь с утверждением, которое после шестидесяти двух тысяч повторений в темноте они в свое время приняли на веру не просто как истину, но как азбучную аксиому — самоочевидную и посему совершенно неоспоримую.
— Но ведь, — возразила Ленина, — я схожусь с Генри всего около четырех месяцев.