СТАРЫЙ ХРЕН
Некто Сапелкин Максим Петрович, в прошлом важный, представительный часовых дел мастер, а ныне одинокий, пыльный старичок с мутными, слезящимися глазами вздумал помирать.
Охая и вздыхая он сварил себе супчику на два дня, вскипятил молока, запасся хлебнем и слег в постель в ожидании смертного часа.
К вечеру, когда в комнату к Максиму Петровичу заглянула соседка Анна Тихоновна, старичок был совсем плох.
Анна Тихоновна присела на кровать у его ног, сказала деланно бодрым голосом:
— Что это вы надумали такое, Максим Петрович?
— Не я надумал, а, видать, исчерпана повестка дня жития моего! — витиевато ответил ей Сапелкин, устремив кроткий взгляд в сложный узор из потеков и трещин на потолке.
На практичную Анну Тихоновну торжественная эта витиеватость впечатления не произвела, и она сказала:
— Обождали бы, пока наш дом не снесут, Максим Петрович. Получите комнату в новом доме со всеми удобствами, а тогда уж сам бог велел!
Максим Петрович в ответ на эти дельные слова только вздохнул, продолжая глядеть на потолок.
Тут Анна Тихоновна испугалась, подумала, как бы причуды «старого хрена» (так звали Сапелкниа соседи) и впрямь не обернулись его кончиной, и предложила вызвать дежурного врача из районной поликлиники.
Однако от врача Сапелкин отказался, а попросил лишь, «если не трудно», разогреть супчик да сказать по телефону племяннику, тоже Сапелкину, Льву Сергеевичу, директору магазина «Галантерея», чтобы тот немедленно приехал прощаться с дядюшкой.
Анна Тихоновна выполнила оба поручения точно и быстро: и разогрела и позвонила. Умирающий выкушал две ложки супа, поданного ему в постель все той же сердобольной соседкой, потом отодвинул тарелку и слабым голосом стал всячески ругать своего племянника, называя его и «скотиной бездушной», и «барбосом холодным», и «жадиной несусветной», и еще по-разному. А когда удивленная Анна Тихоновна спросила «За что вы его так поносите?» — Максим Петрович ответил.
— А что я от своего племянника хорошего видел за всю жизнь? Хоть бы раз он подкинул сотняжку дядьке на его стариковские прихоти. Хоть бы путевочку какую завалящую ему поднес в дом отдыха или в санаторий на день рождения! Да бог с ней, с путевкой! Хоть бы пяток пирожных привез к празднику Первого мая или на Октябрьскую, — ведь знает, барбос холодный, что дядя обожает сладенькое, а средства у дяди мизерные! Куда там! А позвонишь по телефону, просто так позвонишь, для родственного порядка, пугается, скотина бездушная Я, говорит, дядя Макс, сейчас крайне занят. Боится, как бы я не обременил его, жадину несусветную, какой-нибудь ничтожной просьбишкой!
Так он долго жаловался и причитал, пока не впал в забытье.
Наконец приехал племянник, Сапелкин Лев Сергеевич, мужчина саженного роста, с красным, расстроенным добродушным лицом. Анна Тихоновна деликатно вышла из комнаты, оставив родственников вдвоем.
Племянник оглядел невзрачное дядино вместилище с утлой кроватью, на которой, накрытый неряшливым одеялом так, что наружу торчал один лишь бледный, уже слегка заострившийся нос, лежал виновник этого прискорбного, так сказать, события, и подумал, что дядины не то что часы, а, пожалуй, минуты сочтены.
Он тяжело вздохнул и негромко сказал:
— Привет и лучшие пожелания, дядя Макс! Это я, Лева. Прибыл по вашему требованию.
Дядя Макс открыл глаза и произнес почти беззвучно:
— Крючок накинь на дверь!
Племянник закрыл входную дверь на крючок. Дядюшка приподнялся на постели, с трудом вытащил из-под полушки вместительную деревянную резную шкатулку, открыл ее, и племянник, чтобы не закричать от неожиданности и странною испуга, схватил сам себя за горло обеими руками. Шкатулка была битком набита плотно слежавшимися пачками облигаций «золотого» займа, золотыми часами, кольцами с бриллиантами и другими драгоценностями.
— Оставлю все это тебе, жадина несусветная! — прошептал дядя.
Ошеломленный племянник застыл на месте, не зная, что делать. В шепоте дяди было нечто подловатое, словно дядя заманивал племянника в какую то ловушку.
— Дядя Макс, а откуда у вас такие ценности? — наконец тихо вымолвил племянник.
Старичок подмигнул ему одним глазом и тем же подлым шепотом сказал:
— Да уж, конечно, не от трудов праведных! Сам понимаешь!
— Боже моя! И при таком богатстве вы так скудно жили!
— Не жил, а мучился! — кивнул лысой головой дядюшка. — Хочешь порой шикнуть, да боязно! Опасаешься, что разговоры пойдут, откуда, мол, это у него да почему? Ночью откроешь шкатулку, посмотришь. посчитаешь — вот и все удовольствие!.
Тут он жалостливо засопел и, чувствуя, видимо, что силы его оставляют, быстро и невнятно закончил.
— Если бы ты, Левка, ко мне по-родственному относился, привечал бы меня хоть изредка, я бы себе такой подлости не позволил. Но за то, что ты был для меня скотиной бездушной, шкатулку оставлю тебе. Помучайся и ты, как я. При твоем положении директора тебе тоже ведь надо аккуратность соблюдать!
Племянник посмотрел на скрюченные дядины пальцы, судорожно сжимавшие шкатулку, на его лысый, маслянисто-желтый, с голубоватыми разводами череп, и его всего передернуло.
— Я не возьму, дядя Макс! Не нужно!
— Врешь, возьмешь! Я тебя знаю!
— Не возьму, дяди Макс! Святая икона, не возьму! Хотите, сейчас набросаю бумагу от вашего имени, а вы подпишите!
— Какую бумагу?
— Ну, такую. Мол, в случае, если со мной произойдет роковая неприятность, все мои ценности завешаю Государственному банку!
— Ты что, очумел, барбос холод… — коснеющим языком проговорил дядя, откинулся на подушку, закрыл глаза и умер.
Приблизившись к дядюшкиной кровати. Лев Сергеевич убедился, что дядюшка уже не дышит, и хотел позвать соседей, чтобы при всем честном народе объявить, что покойный поручил ему, своему душеприказчику, сдать в Государственный банк накопленные ценности. Он осторожно взял резную шкатулку и, перебирая часы и сверкающие кольца, стал прикидывать, сколько же примерно нащелкал резвый старичок за свою длинную и смрадную жизнь, как вдруг услышал хриплый стон.
Обернувшись, Лев Сергеевич с ужасом увидел, что покойник сидит в кровати в смотрит на него тяжелым, сверлящим душу взглядом.
— Не могу помереть… при такой ситуации, — сказал дядя Макс. — Еще хочу хоть немножко помучиться! Левка, отдай шкатулку, а то я буду кричать. За врачом скорей!..
…Теперь Максима Петровича часто навещает его племянник Лев Сергеевич.
Как-то Анна Тихоновна — нечаянно, конечно. — задержалась у дверей «старого хрена» и слышала, как дядя и племянник о чем-то спорили, даже ругались «Сдайте, дядя, вам легче будет!» — гудел басом племянник. А дядюшка отвечал ему тенорком: «А фигу не хочешь, барбос холодный?»
Рассказывая потом соседкам про этот разговор. Чипа Тихоновна долго и со вкусом ругала бессердечного племянника бедного Максима Петровича.
Вместо того, чтобы помочь одинокому старику-дяде, он, представьте, с него еще хочет что-то содрать. Вот уж действительно барбос холодный! У нищего суму отнимает!
ПОМЕЩИЦА
Пенсионерка Ольга Ивановна Хворостулина, бывшая больничная сиделка, грузная старуха, совсем седая, но чернобровая, с большим орлиным носом, в очках, вылезла из троллейбуса и, опираясь на палку с резиновым наконечником, пошла по переулку к себе домой. В пальто из толстого драпа, закутанная в теплый пуховый платок к в ботах на застежках, она двигалась медленно, осторожно, боясь поскользнуться и упасть, и при этом размышляла вслух: