Утреннее солнце светило нам прямо в глаза, и Тетоху тщательно всматривался в воду с балансира, подавая команды сидящему на руле Маопо. Мы узнали, что полинезийцы по-разному называют коралловые банки, в зависимости от глубины и протяженности. Банка, не доходящая до поверхности воды и легко проходимая лодкой, называется марахи. Для банок, выходящих на поверхность, есть целых три наименования. Если они насчитывают не более пяти метров в поперечнике, их называют путэу. Банки от пяти до пятнадцати метров именуются тираре, а самые большие, более пятнадцати метров в поперечнике, — карена.
Благодаря тому, что язык островитян приспособлен к их жизненным потребностям, Тетоху мог предупредить об опасности гораздо быстрее и точнее, чем это возможно на шведском или любом другом европейском языке, и Маопо мгновенно следовал его указаниям.
Около часа мы лавировали против ветра и наконец подошли к Отетоу, самому крупному острову в восточной части лагуны. Здесь раньше была цветущая деревня, но большой циклон 1878 года разрушил ее так основательно, что в наши дни лишь разбросанные глыбы кораллов и остатки фундаментов напоминают о том, что на острове некогда обитало несколько сот человек. Из его обитателей всего пятеро или шестеро пережили катастрофу, и они, естественно, предпочли переселиться на другую сторону лагуны, в деревню Нгарумаоа.
Перед самым началом второй мировой войны на Отетоу вновь были произведены посадки; об этом свидетельствовали длинные прямые ряды кокосовых пальм. В остальном же растительность оказалась такой же бедной, как и на всех островах атолла. Из крупных деревьев, помимо кокосовых пальм и двух видов лиственных деревьев, изредка встречались панданусы — красивые, изящные, с длинными воздушными корнями; благодаря этим корням кажется, что панданусы растут сверху вниз. Двумя десятками видов представлены кустарники и полукустарники; вот и все растительное царство…
Раройцы вспоминают еще одно драматическое событие, происшедшее на Отетоу. Темной штормовой ночью в шестидесятых годах прошлого столетия жители острова были внезапно разбужены страшным грохотом, донесшимся с внешней стороны рифа. Прибежав туда, они, к своему величайшему удивлению, увидели выброшенное на риф большое судно. В каютах еще горел свет, но на палубе не было видно ни одной живой души. Не успели они опомниться, как судно внезапно соскользнуло с рифа, но тут же снова было брошено на него с такой силой, что превратилось в груду обломков и затонуло.
На протяжении последующих недель ежедневно на берег выбрасывало обломки и снасти, которые лежат там и по сей день. В воде можно увидеть огромные листы железной обшивки; согласно передававшимся из поколения в поколение описаниям, судно было ничуть не меньше иностранных пароходов, которые в наши дни заходят в Папеэте (то есть не меньше четырех-пяти тысяч тонн водоизмещения).
Откуда пришел корабль и куда делась команда — это навсегда осталось загадкой. Но в каком-нибудь старом регистре, наверное, можно найти заметку о судне, пропавшем без вести на пути между Вальпараисо и Папеэте…
Чуть дальше к северу лежат обломки потерпевшего крушение на Рароиа четырехмачтового парусника, шедшего с грузом железнодорожных рельсов. А еще дальше расположен круглый райский островок, где закончилось плавание плота «Кон-Тики». Мы добрались к нему вброд и не спеша обошли его по берегу. Вся прогулка заняла ровно две минуты. Несколько ржавых банок и навинчивающаяся крышка неизвестно от чего — вот и все, что напоминало о нашем пребывании здесь двумя годами раньше.
— Консервы с «Кон-Тики» были самые вкусные, какие мне когда-либо приходилось есть, — заметил Тетоху, осторожно переворачивая пустую банку большим пальцем ноги. — Да и остальным в деревне они тоже понравились. Когда вы уехали, все сидели дома и ели консервы на завтрак, обед и ужин. Никто не работал, никто не ловил рыбу, — только ели консервы. Некоторые смешивали содержимое различных банок, другие ели только ананасы или только мясо. За неделю мы управились со всем.