— Но что вы едите? Кто вам готовит? Здесь и кухни нет.
— Прихожане обычно поочередно кормят меня. И на этот раз без еды не оставят.
Мы спросили, не можем ли мы помочь чем-нибудь. Патер чуть улыбнулся и предложил вместе с ним разобрать сундуки. Скромное желание, если учесть, что на эту работу ушло не больше пяти минут. В первом лежало облачение и церковные книги, во втором — лекарства и медицинские справочники, в третьем — личное имущество патера, кое-какая одежда.
— У меня было пять сундуков с лекарствами и врачебными инструментами, когда я два года назад покидал Папеэте, — объяснил патер Бенуа. — К сожалению, четыре из них очутились на дне моря. Если вы видели прибой на Такуме, то поймете почему. Из всех атоллов моей округи только на Рароиа есть проход в рифе. На других приходится высаживаться со шлюпки прямо на риф. Как вы знаете, при этом они часто опрокидываются. Таким образом я потерял немало имущества.
Мы взяли у лавочника пустые ящики и сколотили полки для лекарств и инструмента. Патер привез несколько баночек аспирина и сульфопрепаратов, мазь от парши, вату, несколько бинтов, нож, пинцет, шприц и три иглы.
— Хвастаться нечем, — улыбнулся патер Бенуа. — Но все же лучше, чем ничего; мне не раз удавалось излечивать островитян. Особенно трудно приходилось в начале, когда я еще не знал всех болезней. Но справочники и собственный опыт научили меня, как врачевать наиболее распространенные недуги. Мне бы побольше лекарств…
— А разве ваш орден не присылает то, что необходимо?
— Шлют всё, что могут. Но этого мало. Мой орден очень беден. Мы вынуждены в основном обходиться пожертвованиями прихожан. Раройцы вносят еженедельно около шестисот франков, и этого было бы более чем достаточно для приобретения лекарств и учебных пособий, а также для ремонта церкви, но на других островах моего округа прихожане не так щедры, и я вынужден экономить здесь, чтобы помогать другим.
На следующий день патер открыл школу; занятия проходили три раза в неделю, для детей и взрослых. К нашему удивлению, никто не решался прогуливать и дисциплина на уроках царила образцовая.
Но это составляло лишь малую часть работы патера Бенуа. Каждое воскресенье он читал прихожанам катехизис, через день принимал больных, два раза в день руководил молитвой, а в остающееся время навещал поочередно все семьи, чтобы обсудить их проблемы.
Патер не относился к разряду так называемых священников современного склада. Он не любил собраний «за чашкой кофе», приходских праздников, женских клубов и не терпел веселья и игр. Патер Бенуа требовал строгого послушания и следил за соблюдением обрядов, но самым главным считал искреннее благочестие и кротость души. И его очень заботило то обстоятельство, что состояние душ раройцев далеко не отвечает идеалу.
Мы очень скоро прониклись уважением к патеру Бенуа, а познакомившись поближе, стали хорошими друзьями. Хотя ему исполнилось всего лишь тридцать пять лет, он был ветераном миссионерской деятельности и успел немало сделать. До войны он пять лет работал в Конго, в лесистом крае, где от ближайшего белого человека его отделяло пятьсот километров. Он вернулся на родину, чтобы лечиться от целого букета опасных тропических болезней, как вдруг разразилась война. Патер Бенуа находился во Франции во время хаоса, начавшегося летом 1940 года; ему приказали остаться в стране. После пяти лет работы среди военнопленных и беженцев он в 1946 году получил направление во французскую Океанию, где ему сразу поручили самый трудный район — восточную часть Туамоту.
По нашей просьбе он часто рассказывал нам о своих впечатлениях об остальных островах, на которых побывал. Вот что мы узнали:
— Я надеялся вернуться после войны в Африку, в ту же часть Конго, где работал раньше и с которой успел освоиться. Но там был уже другой человек, а так как в Океании не хватало миссионеров, мои начальники отправили меня на Таити. Тамошний епископ сразу назначил меня сюда; он посоветовал расспросить обо всем моего предшественника и побыстрее отправляться на место. А предшественник оказался старым чудаком и единственное его напутствие гласило: «Захвати мешок сухарей, если не хочешь помереть с голоду, остерегайся болезней и не пытайся строить церкви — все равно на островах Туамоту циклоны раз в год сносят все начисто». Но меня ждали трудности совсем иного рода. Жители Пукапука, первого острова, на который я попал, вели себя не то чтобы враждебно, но во всяком случае отчужденно. В церковь они ходили утром и вечером, однако убедить их помочь в уходе за больными было невозможно. Стоило мне отвернуться, как больные в один присест глотали все порошки или выбрасывали их. Меня кормили только рыбой, причем часто сырой. Много времени прошло, пока я сумел к ней привыкнуть. Но хуже всего было то, что я не знал языка. На острове, разумеется, никто не говорил по-французски. Постепенно я кое-что стал понимать, однако островитяне толковали мои слова, смотря по настроению. Если то, что я говорил, им не нравилось, они поступали по-своему, и так было почти всегда. Конечно, со времени моего первого посещения мы научились лучше понимать друг друга, но, к сожалению, я и сейчас не могу сказать, чтобы жители Пукапука превратились в настоящих христиан. Здесь, на Рароиа, дело обстоит лучше — не знаю уж, чем это объяснить. Я радуюсь каждой поездке сюда. Раройцы не только аккуратно посещают церковь и хорошо относятся ко мне, они с увлечением учат катехизис и новые псалмы. Само собой, этого мало; хуже всего, что за внешним благочестием нет подлинной кротости души. Они не видят связи между религией и моралью, думают, что достаточно почаще ходить в церковь и чтить всех святых. Вы и сами видели, как они идут в церковь сразу после выпивки или прелюбодействуют и тут же поют псалмы… И все-таки на Рароиа дело обстоит гораздо лучше, чем на других островах моего округа. Вам посчастливилось, что вы попали сюда: на Рароиа вы видите золотую середину между двумя крайностями — лжецивилизацией и варварством. В западной части архипелага положение примерно такое же, как на Таити, дух коммерции пронизывает всю жизнь, а на самых восточных островах жители еще грубы, дики и суеверны.