— Сначала посмотрим, как печень справляется, — машинально возразила я. — И почки.
— Вы переживаете, что не получится?
— Переживаю. Так, как сейчас, лекарства не употребляются. Без особых исследований, без апробации. Я не знаю, будут ли побочные эффекты, — я остановилась и посмотрела на императора. — Это же моя вакцина. И моя ответственность…
— Если не применять вашу вакцину — то побочный эффект для большинства пострадавших — смерть, — отозвался император. — Зараза оказалась неподвластна магии целителей. Они за эти сутки исчерпали весь ресурс — даже с учетом того, что университет организовал поставку энергетических артефактов. Видимого эффекта достигнуто не было. Так что считайте, что у вас мой личный приказ — спасти всех, кого можно спасти. А потом уже, во время восстановительного периода, когда люди будут размещены на курортах, а целители придут в себя — будете изучать побочные эффекты и учиться их преодолевать.
Я попыталась поклониться.
Император опять перехватил меня, не давая встретиться с полом.
— Оставьте это, — проворчал он. — Я чувствую, как вы слабы.
«Император чувствует… — подумала я, — значит, он может понять, что я говорю правду о том, что никогда не домогалась до мальчишки. И если попросить…»
Тут мне стало стыдно. У человека сын — при смерти. А я со своими горестями… Не хорошо.
Я распахнула перед повелителем дверь и отступила назад.
Император вошел внутрь.
Капельницу уже убрали. Феликс сидел рядом с кроватью — и держал отца за руку.
— Как он? — спросил император.
— Боюсь, услышат не только Стихии, — ответил парень.
Я облегченно вздохнула — так всегда отвечали, когда появлялась хоть какая-то надежда, и целители очень боялись ее спугнуть. Я подошла к постели больного и стала проводить обследование.
Сердце бьется. Глуховато, но сильно. Отека головного мозга — нет. Токсина в крови много. Да, завтра надо подкалывать еще вакцины — учитель Ирвин прав.
Между тем, Феликс проговорил задумчиво:
— Ночь покажет.
— Я с тобой посижу, — сказал император, пододвигая к кровати сына еще один стул.
— Как мама?
— Пока ей врем, — был ответ императора.
4
В палате барона Гилмора появился его сын. Мальчишка был зареванный, но уже успевший взять себя в руки.
— Я запретил ему говорить вслух, — устало заметил Ирвин. — Отвлекает. И очень громко.
Юный баронет гневно сверкнул глазами, но промолчал.
— Как вы? — спросил учитель.
— Устала.
— Завтра повторим процедуру?
— Через сутки. Только уже миллиграмм на килограмм веса, а не так ударно.
— Согласен.
— И надо бы всех семерых как-то взвесить. И определиться с дозировкой. На втором этапе это уже важно — почки могут не справиться.
— Вы…лечите отца? — тихо спросил меня мальчишка.
Сухо кивнула. Говорить с гаденышем не хотелось.
— Рене, завтра с утра замените меня, — обратился ко мне Ирвин. — Я отправлюсь навестить миледи Веронику.
— Император сказал, что правды ей не сообщили.
— Это так. Однако… Миледи Вероника очень проницательный человек.
— И ей сейчас более чем не стоит волноваться, — сказала я, жалея, что нельзя при посторонних прямо сказать, что женщина ждет ребенка.
— Ричард мне сообщил, — ответил главный целитель, тоже посмотрев на мальчишку. — Я слежу за ситуацией.
Я кивнула — и отправилась дальше совершать ночной обход. Зашла в свою лабораторию. Сколько тут народу! Попросила студентов перенести электронный микроскоп, чтобы никому не мешать, склонилась над ним и…пропала.
Прошло несколько часов. Я боролась как могла, по-разному переплетая готовую вакцину, целительскую магию и магию огня.
Результат был нулевой. Вакцина лучше не становилась — и токсины быстрее или эффективней уничтожать не желала.
В какой-то момент меня просто оттащил от микроскопа милорд Швангау.
— Есть! — приказал он. — А потом — спать!
Раздраженно вздохнула.
— А вы сами-то когда в последний раз ели? — поинтересовалась у высокого начальства.
Он серьезно задумался.
В результате питались мы вместе. Получился такой… мирный ранний завтрак.
— Не обижайтесь на Эдварда, — попросил меня ректор. — Он не понял, что речь шла о вас. Милорд раскаивается, поверьте.
— Вы знаете… — я пила чай, мои травы мне по-прежнему не отдавали, — мне стало вдруг абсолютно ясно, что…все бесполезно.
— Что бы вы ни делали, люди не поверят? Вы это имеете в виду?
— Даже не так. Я поняла, что домогательство и совращение — это такое исключительное обвинение, что… уже не важно — что там было на самом деле. Уже не важно, что мальчишка меня оболгал. И совсем никого не интересует — зачем он это сделал. Важно лишь то, что на мне клеймо. И что бы я ни делала, как бы ни доказывала, к какому суду не апеллировала — этого не изменить. В глазах людей я эту мерзость сделала.