- Молод! - возмущалась нянечка. - Это, значит, жить с тобой - он взрослый, а жениться - молод!
Она вообще мгновенно закипала, когда с ней не соглашались. Женщина она была верующая, и именно не обрядово, а по сути. Александра Григорьевна помогала одиноким старушкам у себя в районе, всем, кого знала: приносила супчики, варила для них пшенную кашу.
Иногда видела Богородицу. Когда она впервые сказала об этом Людмиле, та подумала, что у Александры Григорьевны, мягко выражаясь, не все дома. Но потом, плотно пообщавшись с нянечкой и узнав ее жесткость характера (старушка не терпела ни малейшей расхлябанности, и ее побаивались даже медсестры), практичность и трезвый ум, по-другому относилась к ее высказываниям типа:
- Сегодня прихожу к твоему Денису в палату, а уж матерь Божья возле него сидит. Вся в белом. Я перекрестилась. Выздоравливает он. Лицо у нее светлое было.
Проговаривала она такой текст без какого-либо признака слащавого умиления на лице, а деловито и четко, словно рассказывала об очередном визите лечащего врача.
И тем самым была убедительна невероятно. И Людмила понимала, что да, видит, вне всякого сомнения, и научилась радоваться весточкам от Божьей матери.
Людмиле Та не являлась, но ей казалось, иногда она чувствует Ее присутствие в палате Дениса.
Дениса, когда он действительно начал поправляться, Александра Петровна любила поругать. Не строго, конечно, - больной ведь, но совсем спустить дело на тормозах она не могла.
- Ишь, чего удумал, - ворчала она. - Да разве можно гонять что есть силы на мотоцикле. Это еще хорошо, что все так обернулось - сам виноват, сам и в больнице лежишь. А если бы сбил кого? Вот где страдание! Невинную душу погубишь - и сам покоя не найдешь.
Две молоденькие медсестры, Саша и Марина, уже привыкли делиться с Людмилой своими нехитрыми новостями и просить у нее совета по разным поводам. Даже когда в больницу принесли продавать бюстгальтеры, Марина попросила Людмилу помочь ей выбрать нужную модель.
Сегодня в больнице дежурила Саша. С таинственным видом она вошла в палату. Видно было, что ее распирает желание поделиться какой-то приятной новостью.
- Сашенька, - обратилась к ней Людмила, - ты сегодня так и сияешь. Признавайся, что случилось? Или, давай, я сама угадаю!
Настроение у самой Людмилы было приподнятым. Ночь прошла благополучно, и Денис даже начал двигать правой рукой, заставив Людмилу плакать от счастья.
- Ой, ни за что не угадаешь! Даже не пытайся.
Саша оглянулась по сторонам, как будто в палате могли находиться шпионы австро-венгерских войск, и прошептала:
- Я достала такое лекарство! В общем, долго объяснять, но это импортный аналог того, которое прописано Денису. Но оно лучше - в тыщу раз! Сейчас я ему капельницу с ним поставлю. Как раз на пять процедур хватит. В больнице и не знал никто, что оно осталось.
Пока Сашенька возилась с капельницей, Людмила умоляла ее взять у нее деньги за лекарство. Но медсестра была неумолима.
- Нет и нет, Мила! Мне просто хотелось сделать для вас с Денисом что-то приятное, и все.
- Ой, да ты и сделала! Ты не представляешь, как я тебе благодарна. Но мне неудобно, что из-за нас... ну, напрягалась, что ли. А может, я тоже хочу тебе сделать приятное? Возьми деньги!
- Ну, как ты не понимаешь, за деньги это будет уже совсем не то!.. Я своей подружке про вас рассказывала, так она говорит - с ума сойти! Прямо, говорит, завидно, какая у людей любовь! А у нее Витька...
Далее следовал рассказ о совсем никудышном Витьке. И о деньгах, упрямая, и слышать не хотела!
К Клеопатре Аркадьевне все относились с неприязнью. Людмиле это не нравилось. Она сама с удовольствием общалась бы с ней, но Клеопатра Аркадьевна сильно обиделась на то, что Денис не хотел ее видеть, и на контакт с Людмилой не шла. Егору Ивановичу она тоже запретила встречаться с Людмилой.
Родители Дениса ограничивались визитами к врачу, передавая через нянечек передачи в палату. Клеопатре Аркадьевне достаточно было знать, что ее сын, слава Богу, выздоравливает, а значит, можно было занять позицию оскорбленной матери и спокойно ждать, когда сын образумится и вернется в отчий дом.
- Я всегда желала ему только добра! - с пафосом заявляла она.
Егор Иванович благоразумно кивал на эти ее слова.
Были еще два человека, которые относились к Клеопатре Аркадьевне с пониманием. Первой их них по старшинству шла Александра Григорьевна. Нянечка выговаривала медсестрам, сурово осуждающим мать Дениса.
- Ничего-то вы не понимаете. У вас только две краски в жизни - черная да белая. А того вы не чувствуете, что она мать. Она переживает за свое дите. Она уже давно в голове придумала, какая у него жена должна быть, да какие дети, да на какой он работе будет работать! А тут на самом деле все по-другому. Ей же это все пережить нужно. Понимать надо! Сердцем! Да где уж вам! Вот вырастите, сами станете матерями - тогда поймете.
Вторым существом, понимавшим и не осуждавшим Клеопатру Аркадьевну, была, как ни странно, Сандра. Не ей было осуждать бедную женщину, у самой рыльце было в пушку! Сандра считала, что Клеопатра Аркадьевна сама поймет свою ошибку, когда хорошенько поразмыслит и отбросит свои амбиции.
Поэтому единственной отдушиной для Клеопатры Аркадьевны стало общение с Сандрой. Девочка приходила к ней в гости, они всегда пили вместе чай с любимыми конфетами, и Сандра подробно рассказывала Клеопатре Аркадьевне обо всем, что касалось здоровья Дениса, не мешая той играть роль королевы в изгнании.