Нет в истории точки
Машеньке
Не словами – глазами меня пристыдила,догадавшись, что я примирился со смертью почти,и глазами ты к жизни меня присудила,будто выдернув из крематорийной, нежно запевшей печи.Смерть, когда ей сдаемся, — предательство нами любимых,и предательство нами детей, в ком от предков неведомых нить.Позволительно думать о смерти. как лишь об одной из слабинок,той, которую сможем когда-нибудь и отменить.Ощущаю губами, как жилка на горле пульсирует нежно под кожею,и щекочет щекою пушок золотой-золотой.Нет в истории точки, а лишь запятая, похожаяна девической шее твоей заблудившийся завиток.
«Я мир не делю на талантливых или бездарных…»
Я мир не делю на талантливых или бездарных,а на благодарных и неблагодарных.Лишь с чувством жизни, как драгоценности,душа остается и в драках в целости.
«Я всегда от тебя поблизости…»
Я всегда от тебя поблизости,даже если ты далеко.Я всегда на тебя облизываюсь,как на снящееся молоко.
Прогулки рук
Прогулки рук твоих по мне и по тебе моихслились в полночной тишине, как шелесты молитв.И чувственность подушечек на пальцах у тебя,как пристально подумаешь, — по-колдовски темна.И обезвешиваются невидимые поклажи моии на плечах моих грузчицких и на спинеот что-то внушающего поглаживания,не разрешающего исчезнуть мне.
Серебряная свадьба
Марии Владимировне Евтушенко
Я тебе постареть не позволю.Заколдую тебя навсегда.Соберу свою силу и волю,чтобы вечно была молода.
Оба – выкормыши Атлантиды,в ней нашедшие счастье свое,мы ей злобой не отплатили,а оплакали вместе ее.
Я достался тебе, весь изранен,до собрания лучших стихов,тяжеленнейшим полным собраньеммоих нежно любимых грехов.
И уж если подряд из былоговспомнить все, что, как было в судьбе,был я в юности избаловансверхвниманием КГБ.
Я, романтик доверчиво детский,за советскую власть был горой.До того я был парень советский,что и антисоветский порой.
Сорвалась у тех дядей вербовка.Растерялись родимые, злясь.Я ответил: «Мне будет неловкопочему-то скрывать нашу связь.
Я в тимуровских вырос традициях.Я идеям служу – не рублю.Нашей связью я буду гордитьсятак, что всюду о ней раструблю!»
И поняв, что в объятья не лезу,ускользнув из их рук не впервой,распустили злорадную дезу,ту, что я у них вроде бы свой.
К счастью, Маша, провинциалка,двадцати трех тогда еще лет,с первых дней хорошо проницалапеределкинский высший свет.
И тогда, ныне тихий покойник,ей, отнюдь не краснея, приврал:«А вы знаете, муж ваш – полковник,а быть может, и генерал…»
Но ответила ему Маша,твердо, будто бы ставя печать;«Я надеялась, что он маршал…Ну зачем же меня огорчать».
Так прошла она вместе со мною,отшибая всю ложь между дел,сквозь советскую паранойюи сегодняшний беспредел.
Так внутри исторической драмыты мне стала второю душой,не впустив меня в мелкие дракии не струсив ни разу – в большой.
Не поддавшись всем скользким обманам,как жена моя, матерь и дочь,обнимала карельским туманом,словно белая нежная ночь.
Было долгим счастливолетье.Был однажды и горький урок.Но спасительно встали дети —стражи-ангелы поперек.
Мы живем, упоительно ссорясь,ибо миримся все равно.Я не знаю, где ты и где совесть,Ведь, по-моему, это одно.
Как прекрасно стареть, не старея.Что за выдумка: «Годы не те…»!Я оставлю тебя на столетья,словно Саскию на холсте.
Пустозвоны, нас всех допекли вытем, что так искушняете мир,в грудь бия, театрально крикливы:«Я умру за Россию» и пр.