Маша, будешь ты вечно красивой —я не зря себе выбрал жену!Ты ведь стала моей Россией,за которую я живу!
Пять мушкетеров
На дневной серебряной свадьбе,в скромном домике, а не в усадьбе,в Оклахомьи, в городе Талса,где ковбойский характер остался,где жених, то есть я, был в гипсе,будто дрался со мной Мэл Гибсон.
Потрясла меня теща ГаннаНиколаевна с трезвых глаз:«Ну, за пять мушкетеров – за нас!» —и шампанского полстаканаопрокинула лихо враз.Видно, Миша Боярский с экранаэтот тост подсказал ей сейчас.
Ее внуки – два Гулливерарядом, словно со стрекозой,возвышались, как ее верав жизнь счастливую, чуть со слезой,в наш советский родной мезозой.тот, что пахнул махрой и кирзой.
В Ганне были и честь и упорство,женско-русское мушкетерство.Как под боком у капиталапо-советски она воспиталасвоих внуков, ими горда,так, что елочная звездапо-кремлевски сияла всегда!И когда я страдал, чуть не воя,то она медсестрой фронтовоюменя выходила, обезноженного,на мои недостатки помноженного.
Наши гости приехали gentlyне на «хаммерах», не на «бентли»,«Антилопа» — зверь Джеймса Бахмана, —распадаясь на части, бабахнула,но когда он получит «Нобеля»,то прибудет на звездомобиле.Этот праздник был импровизура.Была местная профессура,что за пояс ньюйоркцев заткнет,и провост Роджер Блэйз, для примера,прочитал по-французски Бодлерасразу – физик и полиглот.И сказал Боб Дональсон — чероки,президент, пригласивший меня;«Лет пятнадцать ты учишь в Америке,а я думал – не стерпишь и дня».Почему-то а little bit was tristемой начальник — Ларс Энгл, шекспирист, —словно есть в нем и сердце второеот шекспировского героя,от какого, еще не пойму,но приросшее тайно к нему.Был декан of the arts Benedictson —как сумел он за столько летна меня никогда не сердиться,за тот факт, что я слишком поэт.Был пилот-акробат Джо Воллслейер,кто однажды над миром возреявна невидимых стременах,так и реет в ковбойских штанах.Мой студент, он как будто в нирванупогружался и в русский язык,и влюбился в Каренину Анну,и к обычаям нашим привык.И так чувства его распирали,что, сломав пуританский засов,руку поцеловал аспиранткевыше, чем ремешок от часов.Он, размашистый парень прекрасный,за ковбойско-дворянственный стильбыл наказан, как за harassment,и растерт феминистками в пыль.Но как феникс воскрес он из пыли,и спасла его Мэри-жена.Они оба в гостях у нас были.Жаль, что Мэри теперь одна.Был и нейрохирург Франк Летчер.Он поэзией с музыкой лечитсам себя и других, кто к ним глух,ведь целебен воспитанный слух.А жена его — украинка.В ней есть гоголевская кровинкаот его обольстительных ведьмочек,кто любой хозяйственный веничекпревратить могут лихо в метлуи лететь во беззвездную мглу.Муж учительши русского — Лены —раскаленный эстонец Янплакал об СССР сокровенно,хотя не был ни чуточки пьян.Подмигнула мне башня Эйфеля,чтобы дальше писал и не дрейфил я,Вновь ко мне, сохранив мою простенькуювырезку со стишком «На мосту»,сенегалец летел по мостику,«Эвтученко!» крича на лету.И пьянчужка в Петрозаводске,оклемавшись в канаве опятьи поняв, что во мне отзовется,вылез, начал на память читать;«Меняю славу на бесславье,ну а в президиуме стулна место теплое в канаве,где хорошенько бы заснул».
На планете — на родине всейной,ощущал, не забыв никого,я, счастливый поэт всесемейныйчеловечества моего.
Пока дети мыли посуду,был я сразу и здесь, и повсюду.
Указивки давала Маша,словно общая мама наша.
Нас осталось пятеро снова.но мы тоже – планеты основа.
И у каждого есть свой норов,но мы все-таки пять мушкетеров.
И все пятеро похорошели,как на завтраке в Ла-Рошели!
Spooning
Я, ей-Богу же, не распутник,враг в любви не границ – берегов.Но в английском есть слово «spooning»,ложка в ложке – его перевод.