Трое детей — чужих детей, — они стоят у окна и ждут ее. И нетоплена большая уютная печь. Почему эти картины так настойчиво всплывают в ее сознании?
Потом свадьба… В доме Ильи висит сизый туман — накурили. Пьяные разговоры о счастье. Об их счастье. Какое уж там счастье? И колючие щетки усов…
Сыдылма не знала, что делать: вставать или спать, улететь на небо или провалиться сквозь землю.
7
Каждый день сестры Даримы заглядывали к сиротам, несли подарки, какую-нибудь мелочь из одежонки, игрушки. Но у них тоже были дети и работа, и они не могли не только провести с ними день, но даже посидеть подольше.
С уходом Сыдылмы ушла радость из дома Дамдина, темно стало, как в подземелье. «Зачем так крута с ним судьба? Или дети его рождены под несчастливою звездой. Правильно говорят: «Не тот сирота, у кого нет отца, а тот, у кого нет матери». Дамдин даже вслух повторил эти слова, шагая из угла в угол, как арестант: «Фу-у, духотища какая!» Он расстегнул пальто, пнув ногой дверь, вышел на улицу.
Снежинки медленно плыли в воздухе, словно не решались падать на землю, покрывали серебряной пылью крыши домов, в мягкие шубы одели тополя, нежно покрыли улицы. Вечернее солнце проглянуло сквозь облака. Колхозное село засияло электричеством, а его дом показался ему по-осеннему темным. Люди, автомашины — все куда-то торопятся по пушистому снежному ковру. Тихо, только снег скрипит. Дамдин ходил взад-вперед по улице, сам не замечая этого. Хотелось вдохнуть свежего воздуха полной грудью. Но толстые губы шевелились. «Поганая, видно, душа у меня, ничего в ней хорошего не осталось. Просил Сыдылму остаться… Зачем? Чтобы сделать ее домработницей, живым замком для своего дома? Понятно, почему она отказалась. Я, конечно, виноват перед нею. Если присмотреться, чем она хуже меня? Может, даже лучше, умнее, человечнее. Когда смотришь издалека, глаза всегда слепые, — правильно говорил дед. Бурятка, как и все. У всех буряток такие же круглые лица. Почему же я сравнивал ее лицо с тарелкой? Да пусть будет круглым, как солнце, что из того? И таких можно признать красивыми. Наши буряты считали ведь почему-то круглолицых счастливыми! Глаза у нее суровые? Да, суровые, но ведь только с первого взгляда. А когда с чуть приметной улыбкой посмотрит на тебя подольше, сразу увидишь глубоко-глубоко теплые огоньки ее души. И этот глубинный огонь сильнее и дороже, чем сверкающий снаружи. Так ведь? Кривые ноги? Что ж, они от этого хуже ходят? Еще как ходят! Даже милее и смешнее прямых! Человек как человек! Женщина как женщина! Да, виновен я перед нею, виноват еще с молодости».
И он продолжал бесцельно шагать взад-вперед, а когда заметил это, остановился, повернул круто и пошел еще быстрее прежнего. «Ушла… Они привыкли к ней. А теперь потеряли. Голубчики мои! Кто будет смотреть за ними? Еще неизвестно, какими они будут — другие! Виноват я, виноват и перед вами, дети мои…» Он остановился. «Что же это я, влюбился в нее? Нет, нет, не знаю, не может быть. Когда она смотрела мне в глаза, почему не осмелился ответить ей встречным взглядом, почему не посмел взять ее за руку, сказать ласковое слово? А теперь? За семью горами она будет теперь»…
Он не понял вовремя большой любви, рожденной с таким трудом, а теперь не знал, увидит еще ее или нет. Ее, женщину, что своей чистой совестью и чистым сердцем завоевала его душу. «Увижу ли ее до свадьбы?» — об этом думал он до глубокой ночи. И только когда совсем замерз — зуб на зуб не попадал, — пошел домой.
Дети, весело смеясь, играли с бабушкой Дулсан. Он торопливо поцеловал малышей, прошел в спальню, сел на кровать. Злость захватила его и заслонила тоску по Сыдылме. «Пусть лучше не приходила бы совсем. Все было бы как прежде. Сидел бы с ребятами. И рука была бы цела. Не хватало мне ран, еще одну заработал — по ее милости». И вдруг он понял, что в сердцах напрасно наговаривает на нее, и от этой своей несправедливости огорчился еще больше.
Далеко за полночь привиделся Дамдину сон:
«Я пришла к тебе последний раз. Проститься пришла, завтра улетаю».
«Как же ты полетишь, Дарима? У тебя и крыльев нет».
«Это секрет. Никому нельзя говорить об этом».
Она тихо подошла к нему и зашептала в самое ухо:
«Ты самый надежный человек на земле. И только тебе открою эту тайну. Никому не говори об этом. Даже если самая красивая земная красавица станет твоей женой, и то не говори ей. Тебе можно верить? Скажи, можно?»
«Можно, Дарима, можно».
«Ровно в полночь, минута в минуту, секунда в секунду, миллионы женщин земли улетят далеко-далеко, на другую планету. Туда улетели уже миллионы мужчин, и там они будут строить счастливую жизнь. Понимаешь? Я буду совсем в другом мире, среди других людей. Я напишу тебе письмо. Оно придет на землю, обязательно придет. Но ты не получишь его. Пройдут сотни лет, и только твои потомки, дальние твои потомки, прапраправнуки, не знаю уж какого поколения, получат его».