— Лучше костолом, чем через трубочку опорожняться.
— Как через трубочку? — похолодел Ерема.
— Каждому третьему везет, не больше. Хорошо, что Иван Ильич отличный хирург, — усмехнулась сестра, с тайным разочарованием глядя на Ерему.
Шевельнулось в нем романтическое чувство, но все уже вышло. Через трубочку. И девушка поняла, что настроение у него упало ниже плинтуса. Видно, натворила пуля бед, если дело дошло до сложной операции. Хорошо, что кишку сохранили, а то лежал бы сейчас Ерема с трубочкой в животе. Знал он одного пацана, из Афгана инвалидом пришел, с калоприемником ходил. И ходит. Лучше сразу застрелиться, чем так.
Девушка поставила капельницу, собралась уходить, только тогда Ерема очнулся, мысленно вернулся к ней.
— А тебя как зовут? — спросил он.
— Оксана! — кокетливо сказала она.
— Иван Ильич когда будет?
— Сменился Иван Ильич, до послезавтра.
— Ну хорошо.
Он помнил мужчину, который склонялся над ним: светло-серые глаза, ясный взгляд, благообразное лицо, а Шишман ему расправой пригрозил. Понятно, что за Ерему переживал, но все равно нехорошо вышло. Впрочем, послезавтра Ерема точно будет здесь, и желание извиниться вряд ли пропадет. Он ведь не какой-то там отморозок без мозгов и совести.
— Друзья там у вас, — качнула головой Оксана, с укором глянув на него.
— Друзья? — скривил губы Ерема.
А он так надеялся, что Шишман ему со своей угрозой померещился, а нет, все-таки придется извиняться за этого баклана.
— Ходили тут… шумели.
— Ты хотела сказать, угрожали?
— Ну да… — девушка отвела в сторону взгляд.
— Это у них шутки такие!
— Такие же огнестрельные, как ваша рана, — усмехнулась она.
— Я же с тобой на «ты», и ты давай без политесов, — подмигнул Ерема.
— В милицию нужно сообщить, а нельзя, — тихо сказала она.
— Потому что проблемы будут, — мило улыбнулся он. — У того, кто обратится.
— В том-то и дело.
— Вот и не обращайся… А так мы люди мирные и даже добрые.
— Не для всех. — Оксана снова отвела взгляд.
— В твоем возрасте о любви нужно говорить, а ты пургу несешь!
Ерема щелкнул пальцами, указывая на дверь. Достала его эта дура. Ей какое дело, узнают менты об огнестреле или нет? Даже если он человека убил, ее это не должно волновать.
А он убивал, не без этого. Не важно, что убивал хищников, а не травоядных, тех, кто сознательно внес свое имя в список смертников. И сам он в этом списке, и сам готов умереть в любую минуту. Он сознательно выбрал этот страшный путь, по которому смерть идет за ним по пятам. Бадал собрал братву, бросил на вещевой рынок, схлестнулись с блатными, тогда и пролилась первая кровь.
Через год вышли на Москву, здесь подмяли кусок района на окраине столицы, половину потом потеряли, часть из упущенного удалось отбить. Сейчас все нормально, дела идут, проблемы решаются, но и кровь льется. Сегодня вот за барахолку вцепились, уже третья разборка с Машуром. Проблему так и не решили, а значит, завтра снова в бой. Этот разбор Ерема пропустит, но рано или поздно снова окажется в гуще событий. Страшно, опасно, но это его выбор, и не надо печалиться. Даже если впереди ждет смерть.
Оксана обиделась, ушла, появился лечащий врач, осмотрел рану, назначил перевязку. А потом возник Бадал, мощный, накачанный, бицепс размером с голову обычного человека. Мятые уши, вздутые вены на лбу, тяжелые брови, широкий, с мясистыми ноздрями нос, чугунный подбородок, бычья шея, борцовские плечи. Черты лица грубые, жесткие, но взгляд при этом совсем не злой, даже порой добродушный. Шишман с ним подъехал и Вахлам, один такой же тесаный дуб, толстокожий и тяжеловесный, другой высокий, статный, гладкощекий, приятной внешности. Взгляд у Вахлама вроде бы мягкий, но на гранитной основе, кремень-человек. И Шишман крутого нрава, напористый, хлебом не корми, только подраться дай.
— Ну как ты, братан? — пожав Ереме руку, спросил Шишман.
— Бывало и лучше… С пацанами что? Я вообще не в курсах! — сказал Ерема, виновато глянув на Бадала.
Ему доверили разбор с Машуром, с него спрос, а он даже не знает, чем стрелка закончилась. Не видел, чтобы кого-то наглухо завалили, но стрельба была такая, что жертв не могло не быть.
— Нормально все, — тихо, с чувством собственного достоинства сказал Бадал.
И на Шишмана он глянул, чтобы передать ему слово. Не царское это дело подробности говорить.
— Тебя вот сильно зацепило, Ништяку ногу прострелили, Резвому — руку, а Бычку сломали челюсть. Все.
— А с Машуром что?
— Живой, сука!..