Прежде мечталось назвать произведение «Perpetuum mobile». Но одновременно мечталось, чтобы его кто-нибудь купил. И тогда — в чистом переводе с латыни — книга должна называться «Шило в жопе».
Книга! Но ее же надо как минимум написать. А какая пытка заставить себя сесть за письменный стол. Лежит бумага, лежат ручки — шариковая и перьевая, отточенный карандаш — для правки неизвестно чего. И начинаются муки попытки подсесть к столу.
Наш покойный спаниель Ролик никогда не плюхался спать сразу. Он бесконечно долго крутил по подстилке — ходил, ходил, уже вроде бы опуская задницу, передумывал, опять кружился, кружился, понимая, что надо, что пора, что все равно придется. Но какой-то внутренний дискомфорт мешал ему решиться, ибо надежда умирает последней, а она заключалась в том, что все вдруг вскочат, куда-то помчатся вместе с ним и будет не до сна.
Но вот чертова ручка в руке — и пути к отступлению нет.
Вообще сегодня «мемуаристика» вытесняет с книжных полок Свифта, Гоголя и Козьму Пруткова, а сонмище графоманов, пользуясь безнадзорностью и безнаказанностью, придумывают «документальные» небылицы, забывая подчас, что еще есть несколько живых свидетелей описываемых ими событий.
Литературные воспоминания делятся, как правило, на несколько категорий. Если автор грамотный — он пишет сам, а опытный редактор расставляет знаки препинания. Если автор малограмотный, он диктует свои фантазии на современную технику, а все тот же многострадальный редактор облекает это в форму прозы, и говорун через некоторое время с удивлением узнает, что он писатель.
Заниматься не своим делом — эта страсть наших граждан особенно ярко выражена в тех случаях, когда «свое дело» тоже профессионально подозрительно.
И все-таки! Зачем-то мы родились, зачем-то служим, зачем-то, наконец, живем. Может быть, кто-нибудь и сделает случайный вывод для себя из моих литературных потуг.
...Нужен проект города прошлого! Думал обратиться к своей архитектурной семье, но понял, что для их уровня строить мою биографию слишком мелко. Решил строить как пойдет, а потом уже планировать. У нас так было всегда — зачем переучиваться?
Свое четверостишие повешу на городских вратах:
Молодым — везде у нас дорога,
Старикам — везде у нас почет.
Я старик, стоящий у порога
Жизни, что закрыта на учет.
Конечно, если бы мои город и фамилия сразу были бы Кутузов — наши судьбы, очевидно, сложились бы иначе.
Я много думал об облегченном варианте моей фамилии. Когда был молодым (а это было так давно, что уже — неправда) и работал в «Ленкоме», мы с шефскими концертами ездили по стройкам, воинским частям, даже колхозам. В актерской бригаде был замечательный артист — Аркадий Вовси (племянник знаменитого в свое время академика Вовси, пострадавшего из-за памятного «дела врачей»). И вот картина: мы отработали концерт, на сцену поднимается какой-нибудь замполит или председатель колхоза и начинает нас благодарить за прекрасное выступление. Вовси с его легкой руки превращается то в После, то в Прежде.
А со мной он справиться вообще не может, ибо не в силах осознать, что в фамилии могут быть три согласные подряд, и облегченно произносит — «Ширвинут». Еще встречались Ширвин, Шервал, Ширман и Шифрин. Имелось даже штук пять неприличных вариантов моей фамилии, но о них не буду из скромности.
Мишка Державин всегда злорадно торжествовал. Но спустя много лет мы с ним были в военном госпитале под Ашхабадом, выступали перед ребятами-афганцами. И там на большой палатке типа клуба (она же — столовая) висела бумажка:
«У нас сегодня в гостях известные артисты Дарвин и Ровенглот».
Ну я Ровенглот — это понятно, но чтобы Мишка — Дарвин! Перебор!
В 56-м, когда я оканчивал училище, мне товарищи популярно объяснили, что с моей фамилией в искусстве делать нечего. И на сцене Театра эстрады я дебютировал как Александр Ветров. Потом опомнился и вернулся на круги своя. С тех пор так и живу — с тремя согласными на конце.
Чем удобен и выгоден свой город? Все под рукой. Захотел окунуться в раннее детство и пройтись по Гоголевскому бульвару образца 1937 года — вот он. Гуляй — не хочу!
Кто-то врет, что помнит себя с пеленок. Я смутно помню себя шагающим по этому бульвару в детской группе с немецким уклоном — где-то в 3—4 года, а потом, уже осмысленнее, — в 5-летнем возрасте на даче в Ильинском. Обязательно проложу через свой город Казанскую железную дорогу — нет не всю, не до Казани, а только до дачи.