Плучек — натура поэтическая. Я очень люблю заглядывать в словарь Даля, чтобы прояснить корневую первооснову какого-либо понятия. Там «поэтический дар — отрешиться от насущного, возноситься мечтою и воображением в высшие пределы, создавая первообразы красоты». Это Плучек.
Мейерхольд и Пастернак — его кумиры Вот четверостишие Пастернака из стихотворения «Мейерхольдам»:
Той же пьесою неповторимой,
Точно запахом краски, дыша,
Вы всего себя стерли для грима,
Имя этому гриму — душа.
Это Плучек.
Белла Ахмадулина и Борис Мессерер. Эта пара — удивительная.
Она — живой гений. Он — муж, брат, нянька, поклонник, цербер и академик. И все это под одной крышей.
Нельзя совмещать дружбу со службой. Сколько замечательных театральных работ за плечами Мессерера. Сколько призов и званий на этих же плечах и сколько вынужденных с его стороны наших совместных свершений.
Началось это со спектакля «Маленькие комедии большого дома», когда мы с Мироновым, получив от Плучека благословение на постановку, тут же ринулись за помощью к друзьям и в первую очередь, конечно, к Мессереру. Он прочел пьесу, вздохнул и уныло согласился.
Чем ближе подходил репетиционный финиш, тем катастрофичнее выглядела ситуация с оформлением. Мессерер ныл, просил пардону, говорил, что не может переступить через собственное «я» и воздвигнуть на сцене советскую новостройку, ибо сам — из архитекторов и не понаслышке знает, что это такое.
Мы с Андреем бились в истерике и за несколько дней до срока сдачи макета художественному совету связали Мессерера и потащили его на строительную выставку, которая существовала тогда на Фрунзенской набережной и внутри которой в холодной безлюдности стояли скелеты достижений советского градостроения.
Дальше события развивались так: Андрюша встал на стреме, обрушив всю мощь своего обаяния на древнюю старушку-смотрительницу, а мы с академиком судорожно отрывали от пьедестала макет блочной многоэтажной башни. Расчленив макет на составные и засунув блоки под рубашки и в брюки, мы мигнули подельнику и, чинно полемизируя о судьбах советской архитектуры, вынесли экспонат на волю.
Это было лет тридцать тому назад, но думаю, что до сих пор никто не хватился этого шедевра.
Так как художественный совет театра не подозревал о существовании выставки, макет, наспех склеенный Мессерером, был благосклонно принят руководством, и через некоторое время башня уже торчала на сцене театра и имела вполне большой зрительский успех вместе со спектаклем.
Но черт с ним, с творчеством. Дружить с Борей необходимо, но трудно. Когда он встревожен, он совершенно теряет чувство юмора, к счастью, ненадолго, хотя встревожен он часто.
Белла непредсказуема. Самобытная внешняя красота и высокий талант редко совместимы. как хрестоматийные гений и злодейство. В этом контексте всегда вспоминают прекраснейшую Анну Андреевну Ахматову. Но наша лучше.
По сегодняшним компьютерным параметрам Белла — монстр: она пишет письма, причем авторучкой. Письма эти — наглядный пример изящной эпистолярной словесности.
Однажды я получил от нее письмо из Боткинской больницы:
«Мой дорогой, прекрасный Шура!
Зная твое великодушие, обращаюсь к тебе с причудливой просьбой, обещая впредь исполнять любые твои желания, прихоти и капризы, даже если они будут загадочнее моего послания.
Но тебе во мне — какая нужда, а твое величественное и многославное обаяние влияет если не на самого доктора Боткина, то на угодья его больницы — несомненно, о прочих жертвах твоего образа и говорить излишне.
Нижайше прошу: перепиши своей рукой посылаемый мною текст, приложи к нему любую твою фотографию с надписью: «Андрею — привет и пожелание наилучших успехов». Сему Андрею — пятнадцать лет, а мама его — мой любимый лечащий врач, под чьей нежной опекой я совершенствую несвежее здоровье, в оставшееся время пописывая множество вздора, составившего две новые книжки».
И так далее.
Она сердобольна и отзывчива. Любит только тех, кого любит. Ах, если бы записать все эпитеты, которыми награждала Беллочку покойная подруга моей мамы Анастасия Ивановна Цветаева!
Белла монументально смела и стойка. Впечатление наивной беззащитности, воздушности и отрешенности от повседневного бытия усугубляет точность хладнокровно-безжалостных и подчас убийственных оценок Так, например, рассуждая об опасности грядущего, она вздыхает: «Чтоб в нашу безответную посмертность пытливо не проник Виталий Вульф».