С трубкой я везде. Бывали случаи, когда засыпал на рыбалке, сидя с удочкой, и топил трубки. Поэтому Державин придумал мне приспособление и сам его смастерил — из лески и скрепки. Это самодельное устройство не давало падать дорогим трубкам в воду. А сейчас у меня и фирменная штука появилась, шикарный ошейник на случай непредвиденного засыпания. Я сплю, и трубка спит у меня на пузе.
Сигареты я практически не курю. Только когда трубки нет под рукой или когда снимаюсь в фильме. Правда, сначала я спрашиваю кинорежиссеров, может ли мой герой быть с трубкой. Так, по ходу съемок фильма «Трое в лодке, не считая собаки» решили, что мой персонаж курит трубку. Кстати, и героиня Аллы Покровской также закурила дамскую трубку, дабы соответствовать возлюбленному, то есть мне.
Кроме трубки, я курю еще сигары. И однажды в связи с этим меня даже приняли в Италии за миллионера.
В 70-е годы мы приятельствовали с Мариолиной, женой главного архитектора Венеции. Так он официально формулировался. На самом деле, по-моему, был венецианским олигархом. Элегантный, миниатюрный, напоминал дирижера Вилли Феррера и трубача Эдди Рознера. Мариолина, очевидно, от тупика миллионерства училась в нашем ГИТИСе на театроведческом факультете и почему-то была специалистом по Лескову.
Андрей Миронов за ней немного ухаживал, за что много раз предупреждался.
Наш театр отправился на гастроли в Италию — затея была безумная, но в 70-е годы в Италии нашлась прокоммунистическая провинция Реджо-Эмилия, сенатор которой, коммунист (миллиардер, естественно, но коммунист), решил, что проблема обюрокрачивания пролетариата — дико актуальная для Италии. И вот в эту Реджо-Эмилию он на свои деньги вывез Театр сатиры со спектаклем «Клоп». Острота проблемы «Клопа» оказалась преувеличенной, но не будем о грустном. Когда мы в Венеции играли этот спектакль, Мариолина пригласила весь коллектив к себе домой.
Сопровождающая артистов тройка проверила студенческий билет Мариолины и решила, что можно сходить на прием перекусить. Венеция была одним из последних гастрольных городов, и плавленые сырки со свиной тушенкой в чемоданах кончались. Перед походом всем напомнили: на еду сразу не набрасываться, не воровать и вести себя по возможности интеллигентно. С собой взять сувениры.
Сувениры были идентичные: ложки, матрешки, жостовские подносики, шкатулки. У всех, кроме меня. Потому что я хитрый и умный был всегда — перед загранпоездкой я заходил в любой продуктовый магазин Москвы и в рыбном отделе покупал кубинские сигары «Першинг». Это был длинный деревянный пенал, внутри которого в фольге лежала, как ракета, сигара. Она стоила у нас 1 рубль 70 копеек. А там, особенно в Америке, где это была контрабанда с Кубы, ее продавали за 15 долларов — по тем временам неслыханные деньги. И я перед поездкой в Италию накупил этих «Першингов» и еще «Ромео и Джульетту» — огромные деревянные ящики с сигарами, которые у нас стоили 12 рублей 60 копеек, а за границей к ним вообще нельзя было подступиться.
И вот мы пришли на прием. Дом в шесть этажей возвышался над Большим каналом. Внизу был «гараж», в котором держали все — от шлюпки до подводной лодки.
На втором этаже стоял архитектор в белом смокинге, за ним чуть ли не в латах — какие-то рыцари, а по лестнице, по ковровой дорожке, перся наш обшарпанный коллектив (обшарпанный — в буквальном смысле, потому что актеры, боясь отступить от стадности, покупали, как все, — только кассетник «Шарп», хотя там продавались любые). Гости протягивали архитектору ложку — матрешку, матрешку — ложку. Архитектор хватал подарки и со словами «грация», «белиссимо» швырял их в какой-то предбанничек. А тут я — с «Першингом» и «Ромео и Джульеттой». Когда я это ему протянул, он взял меня под руку и повел в хоромы. Прием продолжался часа три — он от меня не отцепился ни на секунду, видимо, решив, что я либо такой же крутой, как и он, либо городской сумасшедший.
Жратвы, кстати, никакой не получилось: были любые напитки, и посреди стола стоял огромный айсберг сыра, утыканный «бандерильями». Голодный коллектив лакал вино и виски, отщипывая от этого айсберга кусочки. Хозяева перебрали с аристократизмом, а коллектив надрался...
Дома сигары мне курить не позволяют — запах больно ядреный. Моя бесценная супруга смирилась с трубкой, но не с сигарой. Чуть учуяв запах, она тут же вышвыривает меня на улицу. Отвожу душу в театре — курю сигары на сцене.
Мои студенты — ученики во всем, в том числе и в курении трубки. Один так увлекся работой над образом в спектакле «Опасный поворот» по Пристли, что брал у меня специальные уроки курения. Я дал ему пару трубок для репетиций, он привык, и пришлось ему их подарить.