Очень прошу ответить на мое письмо. Как Вы стали артистом? Что Вы мне посоветуете? Мама не хочет, чтобы я был артистом, но я знаю, чтоуменя получится.
Очень жду ответа.
Сергей, Москва».
«Здравствуйте; Александр!
Прошу извинить меня, но я не знаю Вашего отчества. И еще: прошу, представьте, что Вам пишет не девушка, а просто человек. Вы ведь артист, Вам это, по-моему, представить просто.
Знаете, почему я так хочу? Находятся еще девушки, которые пишут артистам, мужчинам всякую чепуху. Но им можно простить — они молоды и глупы. Я пишу Вам без какой-либо корысти.
Сначала — о Вас. Вы верите в любовь с первого взгляда? Только помните наш уговор (я — не девушка). Любовь не простую, земную, а любовь к таланту. Сейчас я посмотрела по телевизору «Бенефис» Л. Голубкиной с Вашим участием и подумала: «Да он и интересный человек!»
Вот тут я должна сказать немного о себе. Вы знаете, я очень жалею, что родилась женщиной (вообще-то это не ново!). Меня всегда тянет к мужчинам, но, во-первых, не ко всем, а к интересным, умным, а во-вторых, не с теми чувствами, которые свойственны женщине, а с чувством узнать что-то интересное от них.
Но вернемся к Вам. Мне захотелось с Вами поговорить.. Нет, не поплакаться в жилетку, а поговорить, посоветоваться.
Я убедилась в там, что Вы очень серьезный актер и человек. Когда я смотрела эпизод, где Вы говорите: «Боже мой! Что это сегодня творится? Мама?!!» — я просто чуть не визжали от восторга. Я просто пожирала Вас на экране глазами. Ловила каждый жест, каждый взгляд. Иногда казалось, что я играю вместе с Вами... Но вот последняя сцена. Этот взгляд при словах о том, что «смогу ли я жить без вас» (извините, не помню дословно). Эта сцена полностью драматическая.
Не знаю, может, Вы и играете серьезные роли (я Вас ведь не видела), но мне кажется, что Вы больше драматический актер, чем комедийный.
Какое-то у меня нескладное письмо получилось. Вы, наверное, не поймете меня. Я не буду переписывать письмо на чистовой, потому что могу передумать посылать Вам его. А послать надо.
Теперь, когда Вы прочитали письмо, судите сами: или не обратить на него внимания, или обратить. Я буду считать за счастье, если Вы хоть чем-нибудь (пусть просто открыткой) дадите знать, что получили мое письмо.
С уважением, Лидия.
26 сентября 1975 года».
Самоирония самоиронией, но все-таки хочется поместить в музей что-либо искренне-пародийно-интеллигентно-грамотное. Пока мой друг Михаил Швыдкой оставался очень большим начальником, публиковать его послание было опасно. Могли заподозрить,что я использую его высокое положение в своих рекламно-корыстных целях. Но теперь, когда он начальник пожиже, а друг такой же, уже можно поместить его спич в отдел писем.
«ТОСТ ЗА СТАРОГО ДРУГА.
Дорогой Шура!
Глубокоуважаемый Александр Анатольевич!
Поднимая свою рюмку, чтобы выпить за твое здоровье, как положено в мгновения всякого юбилея, а тем более 70-летия, вовсе не боюсь пафоса, подобающего случаю. Несмотря на то, что мы любим с тобой одну и ту же закуску времен советского средневековья, а именно кильки в томате, сайру и баклажанную икру из железной банки, которую можно намазывать на ломти любительской колбасы или сала (соленые огурцы и помидоры, разумеется, всегда в радость!), и уже много лет запиваем это гастрономическое великолепие одним и тем же сорокаградусным напитком, ни хуже ни лучше которого, по справедливому суждению В. С. Черномырдина, в мире нет.
Я и поныне храню чувство нервного восторга, обрушившегося на мою хрупкую юношескую душу, когда я впервые увидел тебя на сцене Театра имени Ленинского комсомола в незабываемой роли немецкого фашиста в штабе Гудериана, если не ошибаюсь. Там было много фашистов почему-то совершенно неарийского вида, но ты уже тогда выделялся из массовки независимо-отчужденным видом и абсолютным презрением к чудовищному тексту. Похоже, что твой герой уже тогда — в первые годы войны — знал, кто победит, и не желал участвовать в бессмысленном сопротивлении.
Ты работал с выдающимися режиссерами — А. В. Эфросом и В. Н. Плучеком, М. А. Захаровым и Э. А. Рязановым — и сыграл в их спектаклях и фильмах удивительные роли от Людовика XIV до графа Альмавивы. Но вместе с этим ты всегда был словно сам себе режиссер. Ты нырял в текст первоклассных ролей и выбирался на сушу подмостков, сохраняя независимость и легкую надменность, которая присуща тем, кто барственно гуляет сам по себе. Будто роль кинорежиссера из поразительного эфросовского спектакля, и поныне щемящего душу, «Снимается кино» по пьесе Э. Радзинского — советский перифраз феллиниевских «8 1/2» — вошла в твою плоть, в твое бытие раз и навсегда. Феномен недовоплощенности живет во всех твоих работах, во всей твоей жизни, которая только чужим людям может показаться жизнью баловня судьбы, легким дыханием ануевского Орнифля, которого ты сыграл всем на радость. Тебя считают продолжателем традиции неунывающего Балиева, создателя бессмертного мхатовского кабаре «Летучая мышь», но Балиев не дожил до твоих лет, поэтому, наверное, в его шутках даже в пору эмиграции не было той горечи, что есть у тебя. Да к тому же Балиев не тянул такой корабль, как нынешний Театр сатиры, — тут уж точно не до шуточек (при всем моем почтении к коллективу!).