Твое умение быть со всеми на «ты», не обижая ни студентов, ни политиков, ни олигархов, поразительно. Это дозволялось лишь королям шутов, если их не казнили за это. Изысканная ненормативность твоей лексики не коробит даже благородных девиц, которые обожают тебя так же, как студенты, собаки, домашние и вся прочая живность, роящаяся вокруг. Понятно, что, кроме своей жены Наталии Николаевны, детей, внуков, Марка Захарова и его семьи, ты больше всего любишь удить рыбу, а вовсе не играть на сцене, но публика об этом, к счастью, не догадывается.
Увы, мы похоронили многих близких друзей, память о которых сблизила нас еще больше, и это тоже не прибавило нам веселья. Но помнишь, как звучала труба в руках Лени Каневского в «Снимается кино»? Она звала в горние выси творчества и одновременно утверждала могущество жизни. Жизни как таковой. Ни плохой, ни хорошей. Той, без которой нет искусства. Ты пронес эту мелодию в себе до сей поры — я в этом уверен. И поэтому сохранил самого себя. Ты никогда не вмещался в рамки театральных или кинематографических профессий. Ты — Александр Ширвиндт. И этим все сказано. Другого нам не надо. Да его и не может быть. Так что пусть это кино снимается долго, долго, долго...
Искренне твой, Михаил Швыдкой».
У меня на столе в кабинете постоянно лежат приглашения на различные праздники от патриарха, муллы, раввина...
В силу разбросанности своих верований построю в Ширвиндте маленькую исповедальню.
Если сдуру начнешь осмысливать прожитое, конечно, танцевать надо от некролога. Веселенький танец — эдакий dance macabre. Надо зажмуриться и самому себе написать некролог. Если, скажем, в нем будет строчка: «Пять лет он был художественным руководителем театра» — жидковато. А вот если там будет написано: «Это время запомнится страшным провалом спектакля «Жуть» и прогремевшим на всю Москву обозрением «Штаны наизнанку» — уже что-то. И когда так себя прочешешь, чувствуешь, что какие-то пустоты еще необходимо успеть заполнить.
Правда, никогда нельзя доверять сегодняшним впечатлениям и рецензиям — надо ждать.
Очень хороший ленинградский режиссер Бирман задумал снять «Трое в лодке, не считая собаки». Все говорили: «Вы с ума сошли! Нельзя снять «Трое в лодке...». Я тоже думаю, что есть писатели — Джером, Марк Твен, Ильф и Петров, которые потрясающи своей авторской интонацией. Можно снять сюжет, ту или иную актерскую или режиссерскую версию, но авторскую интонацию снять невозможно. Однако Бирман сказал, что это будет просто фильм о трех нынешних друзьях по канве Джерома. Ну, раз по канве и раз мы три друга, — такой римейк, как сейчас принято говорить, — то мы согласились.
Поехали в город Советск, бывший Тильзит, расположенный где-то недалеко от моего города. А там начали с окрестных полей сгонять колхозников и переодевать их в лондонцев. Мы поняли, что римейк будет тот еще. Запахло катастрофой. Когда фильм вышел, его страшно заклеймили. Но прошло столько лет, его часто повторяют и при этом говорят: «Какой милый фильм!» Надо ждать.
Я человек низкой тщеславности и всегда с состраданием и завистью смотрю на коллег моего поколение — наиболее ярких предетставителей «уходящей натуры» эпохи, которые задыхаются от панической жажды популярности.
Я человек спонтанно увлекающийся, такой бенгальский огонь с небольшим количеством искропроизводства, но льщу себя, что довольно ярким. Употребляя сегодняшнюю спортивную лексику — я спринтер, вынужденный бежать стайерскую дистанцию Когда финиш — не знает никто, но ленточка уже видна.
Раньше я считал, что пенсионный возраст — вещь условная, придуманная. Но на салом деле какая-то бухгалтерия там, наверху, или социологи божественные правильно эти сроки сюда спустили.