Бессознательно льстишь самому себе. Но сурово и честно или — еще пошлее — по большому счету (кто этот счет ведет?) думаю, что самая точная аналогия со мной — это Л.М. Зингерталь, под фотографией которого в какой-то одесской книжке начала прошлого века напшцю: «Зингерталь — известный одесский салонный юморист и импровизатор»..
Я столько в длинной профессиональной жизни навякал смешного! Ах, если бы кто-нибудь догадался, что это может стать афоризмом, и записывал за мной, то, ей-богу, потомки присовокупили бы меня к лику Раневской, Светлова, Паперного... Обидно — аж жуть!
Недавно, например, с болью услышал, что Жванецкий когда-то сказал: «Театр — террариум единомышленников».
Я это сказал! Я! На десятилетнем юбилее «Современника». Есть еще полуживые свидетели.
Но это — патология мгновенной смысловой реакции на ситуацию. Или конкретная мини-задача — отписать кому-то ответ, открыточку, поздравление, сдобрить надписью скромный подарок.
Сегодня все судорожно ищут национальную идею, бояться быть темными и старомодными. Похерив марксизм-ленинизм, заблудившись между развитым социализмом и социализмом с человеческим лицом, примеряем то китайскую, то шведскую, то американскую модель на свои нечерноземная плечи. Родину нельзя примерять — надо носить, какая есть.
Куда бы нас ни швыряло испокон веков, мы возвращались к родной идеологии. Русская идея — это «пиздодуйство» (упаси бог спутать с распиздяйством): открытость, искренность, оголтелая широта и родной язык.
«Чего ты материшься?» — ужасаются некоторые. Да не матерюсь я, а разговариваю на родном языке. Просто надо в совершенстве им владеть.
Покойный Георгий Павлович Менглет был замечательный, необыкновенно артистичный матерщинник. Играя Баяна в «Клопе» или господина Дюруа, он умудрялся разбавлять текст матерком. И ни один зритель не мог заподозрить, что мопассановский герой ругается матом — так это было лихо и чисто.
Конечно, в незнакомых, ханжеских компаниях надо быть осторожным. Сначала проверить степень отторжения слушателя через невинное слово «сука». Если проскочило, то уже идешь дальше.
Раньше мы проходили как самая читающая страна. И действительно, все читали запоем, то есть много, взахлеб и профессионально, ибо запой — это великий менталитет нашей и только нашей страны. А сегодня мы становимся самой считающей страной в мире. Но так как считать мы начали недавно, то есть поздно, то картина жутковатая, варварски непрофессиональная. Вот замуровать бы все нефтяные скважины, развеять весь газ по ветру, зажечь родную лучину около не менее родного камелька, открыть родную книжку: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя...» Где же кружка?
Все время ловил себя на мысли, что я совсем перестаю себе нравиться. Что случилось? Наконец понял: надоело быть хорошим человеком! Немодно, нерентабельно, а подчас просто стыдно!
В конце прошлого века я попытался за рифмовать свое самоощущение.
Я живу по инерции,
Пунктуальность кляня.
Даже отблеск потенции
Не волнует меня.
Закодирован «нужностью»
Мой усталый забег,
Поплавок не колышет
Обезрыбленных рек.
Внешне выгляжу молодо,
Но немеет стопа.
Нет ни жажды, ни холода,
Значит, я — скорлупа!
До чего ж приблизительно
Сотворен человек,
Но придется презрительно
Доживать этот век
Дожил! А так как проскочить наступивший век не удастся, будем мужественны.
Строю, восстанавливаю, возвожу прошлое, щедро и недорого раздаю жилплощадь друзьям и учреждениям — так, глядишь, и себе ничего не достанется — городок-то небольшой.
Семья у меня замечательная, но жить вместе сейчас архаично и чревато раздражением. Основной раздражитель я: все время ору и требую знать, где в любую минуту находятся родственники, а они в ответ вынуждены меня любить — вздохнут и любят. Правда, Михаил Александрович Ширвиндт как-то справедливо заметил, что я ору только на тех, кого люблю: чем громче крик — тем сильнее чувство. С людьми, мне безразличными, я тих и интеллигентен.