Таймлайн: после 7х03. Вообще, я надеюсь на что-то подобное в сериале, но не слишком.
Приятно вернуться к этому пейрингу, ура, есть повод!
Джон Мёрфи нихрена не разбирается, чем Джексон его лечит от последствий радиации. Медик трещит о замечательных препаратах и удивительно продвинутых технологиях Эллегиуса и Санктума, вкалывая болючую жидкость в вену, но Джону насрать. Если оно сработает, сократит период восстановления, то пусть окажется хоть даром феи-крёстной.
Джексон предупредил, что, скорее всего, будет очень плохо, а потом скрылся по каким-то своим важным делам — Джон не уловил, когда это произошло, в голове мутно, и вокруг тоже. «Очень плохо» — сильное, блядь, преуменьшение. Мёрфи блюёт не переставая, его трясёт, как при жутком похмелье после отравления дерьмовым алкоголем. А ещё ему кажется, что кожа слезет с мышц тоненькими полосочками, следом сползут мышцы, и так до костей. А ещё ему холодно и жарко одновременно, а так не бывает. И он не помнит, какой сегодня день, где он, и как сюда попал. Ему хочется поделиться наблюдениями с Эмори или Рейвен, и он даже открывает рот, но вместо слов изо рта снова льётся блевота, заставляя склониться над ведром.
Пиздец. Вонючий и очень странный.
— Пей, — Рейвен пихает в его руки кружку. Приходит благословенное мгновение, когда в голове и вокруг будто бы проясняется, и Мёрфи чётко фокусирует взгляд.
— Ты тоже как из могилы вылезла, Рейес, — выдавливает он. — Из одной могилы со мной.
Она фыркает. Выглядит ужасно, прячет трясущиеся руки между коленями. Волосы слиплись от пота, лицо — зелёно-жёлтого цвета, разукрашенное красными ссадинами и наливающимися синяками. Но заплаканные глаза по-прежнему яркие, и даже сейчас цепляют невидимые крючки в его сердце.
Мысли выстраиваются в ровную линию настолько, чтобы вспомнить: Рейвен тоже принимает лечение, она словила конскую дозу радиации, но её состояние изначально гораздо, гораздо лучше, чем его с Эмори. Вот поэтому Джексон свалил. Оставил их на попечение наименее больной.
Он пьёт из кружки лекарство и протягивает обратно Рейвен. Она тоже делает глоток.
— Что мы будем делать, когда всё закончится? Я имею ввиду, вообще всё? — говорит Джон, чтобы хоть о чём-то говорить и не блевать. — Снова устроим барбекю на лужайке?
— Заткнись, Мёрфи, — она пытается встать на ноги, но, едва приподнявшись, тяжело опирается ладонью о пол. Джон осторожно забирает у неё кружку и ставит рядом. Он серьёзно смотрит на Рейвен, и она не отводит взгляд.
— Как ты? — ему самому хочется рассмеяться в голос, когда слова повисают в воздухе. Настолько охуительно тупой вопрос, они сидят и трясутся на полу рядом с ведром, в котором переваренный завтрак с желчью и чёрт знает чем ещё, отторгнутым организмом. Да, у них обоих отличный день.
— Ты серьёзно? — она фыркает, на губах слабое подобие улыбки. Что ж, своей цели он достиг. Но ещё не до конца.
— Ты знаешь, о чём я, Рейес. Поговори со мной. Давай, словами через рот, это не сложно.
— Да ты сам уже всё сказал, разве нет? — грубо отвечает она, и вся напрягается разом, как будто ждёт удара током. — Я убила четыре человека. Это вся история.
— Ага, четыре человека, или бы весь Санктум накрылся. Мы убили их. Мы с Эмори были с тобой, мы всё понимали, и мы поддержали твой выбор. Не вздумай тащить вину на себе, ты поняла меня?
Он лжёт лишь чуть, и это меньшее, чем он может помочь, чтоб моральность не сожрала её с потрохами. Врождённое чувство правильного, конечно, будет сгрызать изнутри, уничтожать сомнениями, обвинениями, дробить на части психику и душевное равновесие. Иногда Мёрфи кажется, что быть наглухо ёбнутым мудаком с ампутированной совестью гораздо выгоднее и спокойнее. Аж жалко, что они оба не такие.
Рейвен качает головой и опускает взгляд. Они молчат, и Мёрфи рассматривает комнату, в которую не помнит, как попал. Эмори свернулась калачиком недалеко на кровати, наслаждаясь отключкой. Окна задёрнуты шторами, и дневной (или вечерний?) свет забирается сквозь щели, в лучах-прожекторах кружится пыль.
— Когда стрелка датчика почти добралась до грёбанного максимума, — наконец, произносит Рейвен, голос звучит слишком слабо, руки всё ещё дрожат. — Я думала только о том, что всё сделала. Всё отдала. И даже больше. Тобой рискнула. А мы всё равно сдохнем.
Джон резко поворачивает голову и тянется к Рейвен, едва не сбивая ведро, стоящее рядом. Она вскидывает ладонь и отодвигается, наверняка считая, что не заслуживает прикосновения. Так же, как отмахнулась от него тогда, сидя на полу, окровавленная после драки.
— Я думала, — тихо продолжает она, — что мы сейчас умрём, а последнее, что я сделала — не поверила в тебя. Как будто… Я тебе не доверяю. Как будто ты убежать мог или отказаться помогать. Тупое, ненужное это решение — блокировать дверь.
Господи-боже, ещё одна заморочка в её голове, подтачиваемая хвалёной моральностью. Он ведь понял. С самого начала понял и не думал злиться. Мёрфи всё-таки делает усилие и пододвигается к Рейвен, заключает её ладони в свои и заглядывает в глаза. Она не пытается вырваться.
— Рейвен, забей. Я знаю, почему ты это сделала. По той же причине, почему ты всё перепроверяешь по триста раз. Ты никогда не оставляешь шанса, чтоб что-то пошло не так.
Могло ли что-то пойти не так в этот раз? Часть его готова кричать, конечно, блядь, нет, он бы ворвался хоть в активную зону реактора, его даже упрашивать не нужно было бы… Но другая его часть ехидничала, что вообще-то он не думал помогать, пока Рейвен не перекрыла пути к отступлению. Они оба были слишком напуганы потенциальным и таким внезапным концом света, чтобы думать рационально.
Джона всё ещё трясёт, и её тоже, и от псевдо-похмелья, и от пережитого кошмара. Непривычно уязвимая, хрупкая, он почти забыл, когда видел её такой. Он осторожно притягивает Рейвен к себе. Она сдаётся, капитулирует перед нежностью, расслабляется под ладонями, обнимает в ответ, крепко, как может.
Объятья, долгие, крепкие и нежные растягивают время, залечивают раны и топят обиды.
— Ужасные объятья, если подумать, — выдыхает Мёрфи ей в шею. — Мы как вонючие наркоши с «Ковчега».
— Да уж. Даже если ты сблеванёшь на меня, хуже не станет, — Рейвен смеётся, всхлипывает, но не отстраняется. Отстраняется Джон.
В голове ещё достаточно тумана, и выпитое лекарство, наверное, ещё сильнее усугубляет. Мёрфи осторожно касается её лица, дотрагивается почти как до хрупкой вазы, только бы не задеть ненароком ссадины, стирает дорожки слёз с щёк и, наконец, целует в лоб.
Она держится за его запястья и смотрит в глаза открытым взглядом. Крючки в сердце тянутся, нитки выписывают запутанные узоры, в которых уже хрен что разберёшь. Мёрфи — мастер по проёбам, гуру «я всегда все портачу», и он в шаге от того, чтоб допустить ошибку, или наоборот, как посмотреть.
Но ни всё испортить, ни всё исправить Джон не успевает. Рейвен плохеет, и всё, что он может сделать — придержать её, чтоб не упала, пока она склоняется над ведром.
Удивительно, но Джон Мёрфи точно знает: когда действие лекарств закончится, проще ничего не станет.