Принял его Публий со своим обычным гордым спокойствием. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Весь срок своего консулата он спокойно оставался дома, отказавшись от всех провинций, смотрел на триумфы других полководцев, слушал толки о том, что ему нужно было бы взять себе провинцией Галлию и там совершить блестящие подвиги. Но он не внимал молве, он думал о своем. Римляне полагали, что консул проводит время в бездействии. Но они ошибались. Он, правда, не усмирял галльских городков и не искал мелких похвал и мелких триумфов. Но он предпринял другое. Четверть века назад, когда Ганнибал вторгся в Италию, он оказался бессилен взять Плаценцию и Кремону, могучие римские колонии в долине Пада, и они до конца остались оплотом римлян на севере. Затем Ганнибал пошел на юг и носился там победителем, ибо он без труда захватывал кампанские и греческие города. На сей раз нападения следовало ждать с юга. И вот Публий задумал укрепить южное побережье такими же колониями, какими были Плаценция и Кремона на севере. По его инициативе выведено было семь колоний: Путеолы, Вольтурн, Литерн, Салерн, Буксент, Темпсу и Кротон (Liv., XXXIV, 45).
А Антиох между тем пребывал в нерешительности. Ганнибал торопил его, вдохновлял, убеждал. Он говорил, что слабая, разоренная, истерзанная войнами Греция не представляет никакого интереса. Воевать надо с Римом и только в Италии. «Дай мне войско, и я высажусь в Италии!» — твердил он (Арр. Syr., 27–30; Justin., 31, 7–10; Liv., XXXIV, 60). Но Антиох все медлил. В самом деле, зачем ему было воевать в Италии? Ганнибал, погубивший уже родное государство, конечно, готов бросить на распыл и его собственное. Но стоит ли вести долгую упорную борьбу с самым воинственным народом мира? Затем, кто поручится, что, став во главе армии, Ганнибал останется лишь послушным орудием царя? А что если он не отдаст Антиоху Италии? К тому же, этоляне делали все, чтобы обратить взоры царя на Элладу. Они клялись, что Греция — уже его: стоит лишь ему появиться и все устремятся под его знамена. Они раздражали его самолюбие, твердя, что, поставь он пунийца во главе армии, и все победы припишут ему, а не царю. Они клеветали на Ганнибала, чтобы посеять в сердце царя семена недоверия к его гостю (Liv., XXXV, 42). А поведение Ганнибала только усиливало эти подозрения.
Карфагенский полководец был чужд всему духу эллинистического двора. Он с детства привык к суровой жизни в военном лагере. Он рвался в бой, а его держали здесь в золоченой клетке. Он томился и скучал, как дикий зверь в неволе. Вельможи пытались его развлечь: показывали ему статуи и картины, приглашали на лекции и в музеи. Разумеется, мрачный карфагенянин был ко всему этому равнодушен. Однажды его удалось заманить на лекцию одного известного философа, прельстив обещаниями, что рассказ будет о военном деле. Часа два разливался лектор, польщенный присутствием такого слушателя, как Ганнибал. Когда он кончил, все были в восхищении. Тут Ганнибал своим резким, грубым голосом на ломаном греческом языке сказал, что много видел он выживших из ума стариков, но такого полоумного видит в первый раз (Cic. De or., II, 75–77).
Этот маленький эпизод прекрасно характеризует его настроение. Он сделался желчен и угрюм. Привыкнув к безусловному подчинению наемников, он раздражался от малейшего противоречия. Он стал говорить в лицо царю невозможные дерзости. Антиох в конце концов тихо его возненавидел и только из вежливости терпел в совете эту зловещую тень. Ганнибал отвечал ему самым искренним презрением. Ему глубоко отвратительным казался и этот ничтожный царь, и изнеженный двор, и философы, и картины, и вообще все вокруг. Однажды Ганнибал, как всегда мрачный и угрюмый, прогуливался по роскошному саду царя Антиоха. Внезапно он увидел человека в римской одежде, идущего ему навстречу. Ганнибал остановился как вкопанный. То был Сципион Африканский.
Это казалось сном. Как мог он, будучи частным лицом, без всяких полномочий, не защищенный международным правом, совершенно один, приехать к царю, готовому начать войну с римлянами, к царю, лучшим советником которого стал пуниец Ганнибал!
Нужно было очень плохо знать Сципиона, чтобы поверить, что он так легко смирился с отказом сената. Он просто не стал тратить время на бесполезные споры. Как только кончился срок его консулата (в 193 г. до н. э.), он изъявил желание поехать послом в Африку. Дело в том, что положение в Карфагене вконец запуталось. Как только исчез Ганнибал, Масинисса решил, что настал его час. Он немедленно напал на Карфаген и начал отнимать у пунийцев город за городом. Те пришли в отчаяние от этой новой напасти и обратились за защитой к римлянам. Обе стороны препирались и обвиняли друг друга. И вот Сципион заявил, что готов поехать и разобраться во всем на месте. Но цель его была другая — он задумал прорвать огненное кольцо вокруг Рима и решил лично явиться в Карфаген.