Ганнибал выслушал их пророчества (Liv., XXI, 21, 9). Возможно, он остался на ночь в храме, и здесь его посетил вещий сон. Снилось ему, что он в совете богов. Верховный бог приказывает ему идти на Италию и дает в провожатые какого-то бога (вероятно, Мелькарта, который, по финикийским преданиям, первый пересек Альпы). Таинственный проводник велел Ганнибалу не оборачиваться и повел его вперед. Но чем дальше, тем больше терзало его любопытство. Наконец он не выдержал и обернулся…
За ним ползло исполинское чудовище, обвитое змеями. Оно медленно двигалось за ним, уничтожая на своем пути все: деревья, кусты, строения. Ганнибал ужаснулся и воскликнул: «Кто это?» «Опустошение Италии, — отвечал проводник и прибавил: — Иди вперед и более не оглядывайся» (Cic., Div., I, 49).{4}
Ободренный этим сном, Ганнибал двинулся прямо на Италию. Но не морем, как можно было ожидать. Вместо того он отправился к Альпам. Эти ледяные кручи казались современникам неприступными. Взойти на них было деянием бога, не человека. Но образ Мелькарта, из храма которого он только что вышел, Мелькарта, который сам некогда перешел Альпы, а теперь предвещал ему удачу, этот образ вселял в вождя и его войско надежду. Все истории Ганнибала, написанные его современниками, полны были рассказов об этом сказочном походе, о ледяных пустынях, о головокружительной крутизне, об отвесных скалах.
Люди и животные гибли сотнями, скользили и летели в бездну. И только железная воля и неумолимая решимость одного человека вели вперед войско. Ему казалось, что он неизменно видит впереди того же божественного проводника, и он шел за ним.{5} Когда измученные, усталые люди достигли перевала, далеко внизу под собой они увидели Италию. Благодатная страна с зелеными лесами и пышными виноградниками, которой вскоре предстояло быть истерзанной и выжженной, расстилалась под их ногами. Вид ее ласкал их взор, и им казалось, что она уже принадлежит им (Polyb., III, 54, 2–3; Liv., XXI, 35). И вот наконец обессиленные, потерявшие две трети войска пунийцы сошли в долину Пада.
А консул Сципион, достигнув границ Иберии, узнал, что Ганнибала здесь уже нет. Он не поверил своим ушам. Ясно было, что Ганнибал задумал вторгнуться в Италию через Альпы. Консулу ничего не оставалось, как спешно отправиться на родину (Polyb., III, 49, 1–5). В долине Пада он столкнулся с Ганнибалом. Консул ужаснулся: он был уверен, что Ганнибал не вернется живым, и теперь смотрел на него, как на выходца из царства мертвых (Polyb., III, 61, 5).
Оба торопились дать битву: Ганнибал жаждал генерального сражения, которое положило бы Италию к его ногам; консул же был уверен, что ослабевшие, измученные переходом воины без труда будут разбиты отборными римскими силами. Перед битвой оба вождя старались, как умели, воодушевить свои войска. Римлянин говорил спокойно и рассудительно; напоминал о былых победах Рима над Карфагеном, указывал, что перед ними горстка обессиленных, ни к чему не годных после мучительной дороги людей. Ганнибал прибег к гораздо более картинному способу.
Во время стычек с галльскими племенами он захватил много пленных. Отобрав из них наиболее юных и сильных, он принялся их старательно мучить: морил голодом, надевал непомерно тяжелые оковы, жестоко избивал и вообще подвергал таким мучениям, что даже его воины, отнюдь не склонные к чувствительности, под конец стали жалеть несчастных. И вот тогда он вывел их на середину перед войсками, сложив перед ними великолепное вооружение и поставив рядом прекрасных коней. Оборотясь к пленным юношам, он спросил, не найдется ли среди них двух смельчаков, которые сейчас на глазах всего войска вступят между собой в единоборство. Победитель получит в награду все это — он указал на коней и оружие — и свободу, побежденный — смерть, как избавление от ежедневных мук. Все, как один, выступили вперед. Бросили жребий. И вот на импровизированную арену вышли двое счастливцев, а товарищи их плакали от зависти к ним и жалости к себе. И когда один пал, они одинаково славили и победителя, и мертвеца у его ног. И все воины, столпившиеся вокруг, начали жалеть оставшихся в живых, а мертвого называли счастливцем.
И тогда Ганнибал обратился к ним. Нам, сказал он, предстоит такое же состязание, мы должны победить или умереть, и наградой нам будут не лошади и плащи, а все богатства Рима и величайшее блаженство, о котором только могут мечтать люди. На родину нам возврата нет — нас разделяют непроходимые горы и реки.[25] Если же мы живые попадем в руки врага, нас ждет участь этих вот пленных, которые считают смерть избавлением (Polyb., III, 62–64).[26]
26
Ганнибал поощрял своих воинов поистине с чисто восточным символизмом. Также Кир, чтобы убедить персов восстать против мидян, заставил их один день работать, а другой пировать, а потом спросил, какой день им нравится больше, прибавив, что если они победят, все дни у них будут такими. Так Исайя закапывал пояс, чтобы показать, что будет с Израилем.