Фабию, как и многим почтенным людям, не нравилось отношение Сципиона к военной дисциплине. По мнению Кунктатора, он и воинов распускал, и сам совершенно не желал подчинить себя никакой дисциплине. В Испании он действовал совсем не так, как повелевали инструкции сената, и даже осмелился без разрешения отцов покинуть провинцию и поехать на свидание к Сифаксу. И сейчас он, не считаясь с мнением отцов, берет себе провинцию Африку, даже не спросив их согласия, и дерзко «насмехается над сенатом и над каждым отдельным сенатором» (Liv., XXXIII, 40). Вообще, говорил он, Публий Корнелий ведет себя не как римский полководец, а как высокомерный царь (ibid., XXXIII, 42).
Будучи не вполне чужд образованию, Фабий читал когда-то про Алкивиада, своевольного, знатного, одаренного юношу, дерзкого красавца, не желавшего считаться с законами и властями, который придумал какую-то фантастическую экспедицию, погубившую вконец благоразумное государство афинян. И вот теперь ему все более начало казаться, что Публий — это вылитый Алкивиад, и ему суждено также погубить родное государство (ibid.).
Ясно, что учитывая все это, Фабий считал, что «город идет вслед за безрассудным молодым человеком навстречу величайшей, смертельной опасности», и он решил «словом и делом отвратить сограждан от решения, к которому они склонялись» (Plut. Fab., 25). Но это было не так-то легко. Публий всем вскружил голову, народ им прямо бредил. Ни у кого не доставало мужества выступить против него открыто. Сенат собрался. И вот среди всеобщего молчания заговорил Фабий. Ему пришлось начать свою речь с оправдания. Он уверял, что слухи о его злобной зависти — клевета. Затем он в глаза обвинил молодого консула в неуважении к сенату: он не имел никакого права говорить об Африке, так как она не включена сенатом в число провинций.
Затем, как бы смягчая неприятное впечатление от своей резкости, он заговорил с Публием почти отеческим тоном. Он понимает, сказал Фабий, что предприимчивый юноша придумал эту фантастическую экспедицию, дабы увеличить свою славу. Ему, разумеется, кажется слишком заурядным делом разбить врага в Италии, он мечтает о победе в далекой Африке. «Но ты должен простить меня, Корнелий, что я не поставлю твою славу выше общественного блага, — продолжал старик, — ибо по отношению к себе самому я никогда не ставил людскую молву выше интересов государства. Впрочем, если бы не было никакой войны в Италии или враг был бы из таких, победа над которым не может принести никакой славы, могло бы показаться, что тот, кто стал бы удерживать тебя, хотя бы ради общественного блага, желает отнять у тебя вместе с войной случай прославиться. Но когда такой враг, как Ганнибал, с нетронутым войском держит Италию в осаде четырнадцатый год, то будешь ли ты недоволен, Публий Корнелий, если ты, будучи консулом, изгонишь из Италии того врага, который был для нас причиной стольких смертей, стольких поражений?»
Доказывая, что слава консула ничуть не пострадает, если он откажется от своего безрассудного плана, Фабий в то же время искусно давал понять слушателям, что единственная причина похода — непомерное честолюбие Сципиона, что он готов принести ему в жертву благо своей родины.
Затем Кунктатор начал разбирать план Сципиона по существу. План этот, по его мнению, сводился к тому, чтобы выманить Ганнибала из Италии, напав на его отечество. Но замысел этот явно нелеп. «Почему ты предпочитаешь идти окольным путем, рассчитывая, что, когда ты переправишься в Африку, за тобой последует туда Ганнибал, а не хочешь направить войска прямо на Ганнибала? Это и естественнее — защитив свое, отправляться осаждать чужое. Пусть мир в Италии водворится прежде, чем начнется война в Африке, и пусть прежде страх оставит нас, чем сами мы будем устрашать других… Кроме того, что государственная казна не может содержать в Италии и Африке двух войск, помимо того, что не остается никаких средств на содержание флота и на доставку провианта, кто не видит, наконец, сколь великой опасности мы подвергаем себя? Что же это, в самом деле? Публий Лициний будет вести войну в Италии, Публий Корнелий — в Африке. И что же? Если — да отвратят все боги это пророчество! даже упоминание о нем вызывает ужас! но то, что раз случилось, может и повториться — победитель Ганнибал пойдет на самый Рим, и тогда мы вызовем тебя, консула, из Африки?»
Указав на опасность, которой подвергнется Италия, пока безрассудный консул будет гоняться за военным счастьем в Африке, Фабий перешел к рассмотрению положения дел в самой Африке. Кто поручится, что счастье улыбнется Публию Сципиону в этой стране? Тут бывший диктатор напомнил о несчастном конце отца и дяди Публия, которые также сражались на чужбине и там погибли, и выразил надежду, что их печальная судьба послужит Сципиону хорошим уроком. Затем он упомянул о трагическом конце единственной римской экспедиции в самой Африке. Разве не погиб самым жалким образом Атилий Регул, высадившийся в Африке в прошлую войну?