Несколько раз в год приезжали бродячие комедианты с юга Италии, смуглые, загорелые люди, закутанные в яркие лохмотья. Прямо на улице, где попало, разбивали они импровизированные деревянные подмостки и, надев смешные уродливые маски, показывали короткие забавные сценки, вся соль которых заключалась в беспрерывной беготне и драках.
Так тянулась жизнь без изменений из года в год. Но Пуническая война все перевернула. Могучий толчок пробудил все силы общества. Друг Сципиона Метелл говорил, что Ганнибал пришел в спящую Италию и разбудил римлян (fr. 3).
— пишет один современник (Порций Лициний). И впрямь. Словно ураган налетел на римлян. Разом, как из-под земли, явились поэты, писатели, историки, ораторы. Вся жизнь будто по волшебству изменилась.
Римляне избавились от смертельной опасности, страх их более не томил. «Оставь страх перед врагами, Рим, ведь мои победы воздвигли вокруг тебя твердыню», — говорит в написанной в то время поэме Сципион Африканский (Enn. Scipio, fr. 12–14). Фортуна им улыбалась. Они одерживали победу за победой. «С каждым днем положение государства становится все лучше и радостнее», — говорит один современник (Liv., XXXIV, 4). Самые светлые и блестящие надежды ласкали воображение римлян. Один военачальник того времени рисует картину того, как римляне все победят своим оружием и благородством. «В Азию, в Сирию и во все богатейшие царства от восхода солнца откроется доступ для римлян; границами нашей державы от Гадеса до Красного моря станет океан, который окружает землю кольцом, и весь род людской станет чтить имя римлян первым после богов» (Liv., XXXVI, 17). Плавт чуть ли не в каждой своей пьесе весело поздравляет сограждан и желает им и в дальнейшем таких же успехов.
Слава, непрерывные победы, восторженное почитание у иноземцев, богатство и, казалось, несокрушимое и безоблачное счастье хлынули на римлян. В довершение они познакомились с греками, побывали в других землях, а там люди жили совсем иначе, не грустно и сурово, а, напротив, весело и беззаботно. И римляне разом словно вырвались к свету и радости, как их далекие потомки в XIV веке. Они как с цепи сорвались. Всем вдруг захотелось веселья и развлечений. И они полились рекой. Люди, не жалея денег, украшали свой родной город и собственные дома статуями и картинами. Теперь их уже не устраивали «песни фавнов», как презрительно назвал неумелые попытки своих предшественников первый римский поэт Энний. Начались настоящие театральные представления. «В то время был цвет поэтов», — вспоминая свою молодость, говорил Плавт (Casina, 18). Эти представления положено было устраивать всего два-три раза в год. Но теперь римляне требовали их еще и еще. Число праздников непомерно росло. Чуть ли не каждый полководец, возвращаясь с войны, внезапно вспоминал, что в самый опасный момент боя дал клятву устроить сценические игры, и, несмотря на крайнее недовольство приверженцев старины, отцы давали, скрепя сердце, свое согласие.
Эти игры представляли довольно странную картину. Подмостки наскоро разбивали где придется. Ни стульев, ни скамей и в помине не было. В день игр стульев нельзя было достать, да еще сенат запретил сдавать их в аренду, чтобы поубавить театральную горячку. Напрасно! Народ валом валил от мала до велика. Некоторые тащили собственные стулья и ставили их иной раз прямо на сцену. Опоздавшие долго бродили, ища свободного местечка, и наконец, под насмешки актеров, оставались стоять весь спектакль (Plaut. Poen., 20–21). Рядом с теми, кто успел сесть, стояли толпы, с вожделением глядя на их места (Plaut. Mil. glorios., 81–82). Разряженные матроны долго рассаживались, весело болтая и шумно смеясь. Рабы проталкивались вперед, норовя занять место впереди граждан. Кормилицы с младенцами на руках не отрывали глаз от сцены (Plaut. Poen., 20–33). Солнце ярко светило, озаряя огромную толпу зрителей, праздничные наряды мужчин и женщин, и все улыбалось в блеске, освещенное солнцем (Lucr., IV, 80–83).