Раздражение, вызванное упущенной победой, умело направленное Минуцием, обратилось не на тех, кто покинул караулы и пропустил врага, а на полководца. Солдаты говорили, что диктатор, с самого начала отказавшись от сражения, предложил Пунийцу соперничество в уме и хитрости, но именно выбранным им оружием и был побежден. «Чего же после этого можно ждать от Фабия?» — разводя руки, вопрошали они. Минуций с новым пылом повел пропаганду. Он напоминал, как Фурий Камилл и Папирий Курсор перекрыли неудачи государства славой ярких побед над галлами и самнитами, и подчеркивал, что добились они успеха, не бродя по горам и любуясь сценами разорения своих земель, но решительными действиями.
Ганнибал был одним из немногих, кто высоко оценивал Фабия. Еще до окружения в горах он говорил своим друзьям, показывая на возвышенности, где располагался римский лагерь, что эта туча, которая сгустилась над горами, еще разразится ливнем и градом. Однако перед солдатами он отзывался о военачальнике противника с презрением, и это презрение пытался передать римлянам, для чего подсылал в лагерь людей, разносящих дурные слухи о Фабии. Таким образом, Ганнибал стремился победить Фабия с помощью его же войска. Желая еще более скомпрометировать своего соперника, он разузнал, где находится его имение, и, грабя всю округу, демонстративно оставил участок Фабия в сохранности. Подозрения римлян усилились, еще и оттого, что диктатор без ведома сената договорился с Пунийцем о размене пленных. При осуществлении этой процедуры выяснилось, что римлян, захваченных врагом, на двести сорок человек больше. За них Фабий предложил выкуп.
Подстрекаемые смутьянами солдаты решили, что их полководец вступил в сговор с Ганнибалом и преследует свои выгоды. А сенат, недовольный, что с ним не посоветовались, стал затягивать выплату денег.
Фабий вышел из этого положения, проявив истинно римскую доблесть. Он послал своего сына в Рим, тот продал имение, сохраненное Ганнибалом, и на вырученные деньги были выкуплены пленные.
Однако никакие добрые дела уже не могли вразумить зараженное мятежным духом войско.
15
После неудачной попытки окружить врага и Публий потерял доверие к Фабию. Даже внешность диктатора воспринималась им теперь по-иному. Законченность черт и четкость жестов, которые он прежде считал выражением монолитности духа, сейчас казались ему свидетельством ограниченности, недалекости ума.
По-прежнему верил в полководца лишь трибун Фабий. Квинт молчал в компании, но наедине со Сципионом отстаивал позицию своего отца. Он и случай в ущелье считал большим успехом римлян, когда лишь дьявольская изобретательность Ганнибала позволила африканцам избежать краха, утверждал, что для открытого боя с карфагенянами они еще не созрели, ибо, если Пуниец сумел нанести им урон, выбираясь из западни, то можно представить, сколь он опасен в равных условиях. Сципион доказывал, что Фабий совершил ошибку, не напав на врага ночью из выгодной позиции. По мнению же Квинта, ночное сражение полно случайностей, им невозможно управлять и на него можно решиться только с отчаяния. Младший товарищ оставался при своем мнении, а Фабий говорил ему: «Ты находишься в плену у своей молодости, твой дух еще не окреп, взгляды не устоялись, потому под влиянием малейших внешних толчков ты мечешься от одного мнения к другому». Публий выслушивал подобное, стиснув зубы, но все же их дружба от этих споров не пострадала.
16
В начале осени противники Фабия в Риме одержали победу. Плебейская группировка, которой руководил народный трибун Марк Метилий, весьма заинтересованный в ниспровержении Максима, так как приходился родственником Минуцию, объединила усилия со значительной частью знати, недовольной проявленной Фабием самостоятельностью в вопросе о размене пленных. Государственная машина сделала оборот, и боги, естественно, через жрецов срочно призвали диктатора в Город для совершения неких чрезвычайных жертвоприношений.
Покидая войско, Фабий приказал как диктатор начальнику конницы и попросил как человека человек Марка Минуция не вступать в сражение в его отсутствие. Однако едва конь унес диктатора за ближайший утес, как Минуций перестал видеть дорогу перед собою, столь высоко вознесся его взор.
В один из ближайших дней начальник конницы со всей армией напал на пунийских фуражиров. Карфагеняне привыкли к пассивности противника и утратили осторожность, чем и воспользовались римляне. Схватка началась с массового избиения африканцев, но вскоре Ганнибал привел подкрепления, оттеснил нападавших и организованно со всеми силами отступил в лагерь. У римлян пало пять тысяч воинов, у пунийцев — шесть. Несмотря на приблизительно равный исход боя для обеих сторон, в лагере Минуция царило ликование, и в Рим понеслось сообщение о «блистательной удаче, сокрушительном поражении Ганнибала».
Полученная весть разогрела толпу в Городе до кипения. Форум бурлил, люди поздравляли друг друга, как будто уже пришел конец войне. Все безудержно возносили Минуция, а Фабия считали средоточием зла. Метилий, пользуясь неприкосновенностью народного трибуна, сохраняемой даже при диктатуре, открыто обвинял Фабия не только в затягивании войны ради продления срока действия своей должности, но уже и прямо — в измене. Он заявил, что знать во главе с диктатором вступила в сговор с Ганнибалом и стремится истощить силы народа в этой войне, чтобы затем задушить республику и присвоить себе всю власть.
Метилий повсюду намекал на необходимость лишить Фабия власти или, по крайней мере, дать равные полномочия Минуцию. Открыто же выступил с предложением поделить диктаторскую власть на двоих Гай Теренций Варрон.
Теренций Варрон был так называемым «новым человеком», выдвинувшимся за счет отцовского богатства с самых низов плебса. Умело используя деньги, спекулируя на своем народном происхождении, безмерно льстя толпе, он добился плебейских, а затем и курульных должностей. Ныне, будучи претором, он собрал плебейские комиции и провел на них свое предложение об уравнении власти Фабия и Минуция. Такое небывалое в истории постановление, обходным путем ограничивающее власть, принадлежащую по закону диктатору, являлось оскорблением Максима. Но сам Фабий сказал, что оскорбление не может затронуть честного человека, ибо относится не к нему, а к маске, созданной клеветниками. По поводу сражения, данного начальником конницы, он заявил, что побед Минуция государству следует опасаться больше, чем неудач.
Возня вокруг Фабия нарастала, потому он поспешно провел выборы консула на место погибшего Фламиния — был избран Марк Атилий Регул — и под покровом ночи покинул город, устремляясь к войску.
Минуций встретил его высокомерно и сразу заговорил о разделении власти. Он намеревался командовать войском через день, но Фабий резко воспротивился очередности, желая сохранить хотя бы половину армии. Легионы поделили как между консулами: первый и четвертый достались Минуцию, второй и третий — Фабию. Соответствующим образом поступили и с союзными подразделениями. Молодой полководец тотчас отделился от старшего и возвел свой лагерь, немало потешив этим карфагенян.
Ганнибал хорошо знал, кто перед ним, потому сразу начал действовать. Между противниками возвышался холм. Окружающая местность была лишена растительности, но испещрена расщелинами, заметными только вблизи. Эту господствующую над окрестностью высоту Пуниец легко мог захватить еще ночью, однако, оставив ее свободной, начинил ближайшие овраги солдатами. Утром на виду у неприятеля он послал на вершину небольшой отряд. Минуций, решивший ни в чем не уступать Ганнибалу, не стерпел такого развития событий, тем более что отсутствие поблизости кустарника и деревьев, казалось, избавляло от опасности засады, и с легковооруженными напал на пунийцев. Карфагеняне выставили подкрепление, римляне поступили аналогично, и вскоре все войско Минуция оказалось втянутым в сражение.