Но как бы там ни было в будущем, а пока Ганнибал пребывал на виду и немало способствовал партии мира в достижении ее целей. Так, когда один из наиболее фанатичных в прошлом его сторонников выступал в совете с горячей речью, пылающей воинственными призывами, он силой прорвался на трибуну и швырнул ядовитого старичка на пол. Этот поступок произвел должный эффект, хотя и шокировал пунийских сенаторов невиданной в республиканском государстве бесцеремонностью. Кто-то на это заметил Ганнибалу, что тот находится не в казарме, среди безродных наемников, а в здании совета, в кругу высших сановников государства.
Признав перегиб в своем поведении, Ганнибал с истинно пунийской изворотливостью начал каяться, называя себя солдафоном, исполненным добрых чувств, но не культуры. Ему до поры, до времени простили этот инцидент, более того, в народе пошел слух о беспощадной борьбе полководца со злоумышлениями знати, что придало ему славу защитника народных интересов в государственном совете, потому впоследствии никто не мог бы определенно сказать: затеял ли Ганнибал этот скандал в пылу страстей по солдатской неотесанности, или пошел на него умышленно, с расчетом на скандальную популярность. Всячески привлекая к себе внимание толпы, Ганнибал старался заразить ее миролюбием. Но при этом в верхах он высказывался за мир не столь однозначно и больше твердил не о завершении войны, а лишь о перерыве в ней. «Четырнадцать лет назад я победил Рим и справедливо ожидал его капитуляции, — говорил он, — но римляне не сдались и ценою невероятных убытков привели войну к нашим жилищам. Чтобы повторить их достижение, нам придется четырнадцать лет прикладывать чудовищные усилия к почти безнадежному делу. Так уж лучше мы возьмем себе передышку и через те самые четырнадцать лет начнем новую войну под самыми стенами Рима». Подобными речами он и поддерживал компромисс между партиями войны и мира, чем в итоге помог Ганнону и Газдрубалу добиться одобрения государством договора с Римом.
При обсуждении отдельных пунктов соглашения Ганнибал оказался единственным, кто узрел коварство Сципиона, и заявил, что самым страшным требованием врага является не взыскание контрибуции и не расплата за караван, а запрещение вести войны без соизволения Рима. Правда, и он в полной мере не постиг замысел проконсула и полагал, что в дальнейшем этот пункт нетрудно будет обойти.
В конце концов было решено полностью принять условия Сципиона, поскольку все понимали, что победитель не потерпит торга. С этим и отбыли в Тунет тридцать советников, провожаемые рыданиями многотысячной толпы.
27
Явившись к Сципиону, пунийцы, как обычно, принялись роптать на жестокость судьбы, одновременно всячески намекая, что неплохо было бы снизойти к несчастным побежденным и облегчить им участь какими-либо послаблениями. Но Публий сделал грозное лицо и сурово оборвал их.
— Перестаньте причитать, — сказал он. — Вы и этих условий не достойны. По тому, с какой беспощадностью Ганнибал вел войну в Италии, ясно, что в случае вашей победы вы не оставили бы даже самого имени римлян. А раз так, берите, что дают, и благодарите богов и нас, ведь, возвращая Африку, мы оставляем вам больше, чем у вас есть теперь. Итак, отвечайте прямо: Карфаген принимает даруемый нами мир?
— У нас нет выбора, потому мы соглашаемся на ваши условия, — собрав остатки былой гордости, твердо ответил Ганнон.
После этого Сципион смягчился и стал обращаться с карфагенянами уже не как с побежденными, а как с партнерами в настоящем времени и союзниками — в будущем. Он позвал квесторов, присланных сенатом в помощь Лелию, и без промедления начал переговоры с целью выработки конкретных мер по реализации условий мира.
В ближайшие дни делегация карфагенян отправилась в Рим. От проконсула ее сопровождали Луций Ветурий Филон, Марк Марций Ралла и Луций Корнелий Сципион; поскольку теперь дело велось всерьез, Сципион командировал в столицу видных людей.
28
В том году Италия вкушала мир, но прислушивалась к войне. Люди верили в Сципиона, но страшились Ганнибала. Слишком многое обещала победа и возвратом прежних бедствий грозило пораженье, потому неумеренные надежды чередовались с чрезмерными опасениями.
В такой обстановке многие желали, чтобы Тиберий Нерон поскорее доставил в Африку второе войско, другие же, наоборот, старались удержать его в Италии, дабы он не мешал Сципиону. Преодолев наконец-то сопротивление людей, Клавдий был сражен богами: возле Сардинии Нептун наслал на него шторм и разбил его флот. Тиберию пришлось высадиться на берег Сардинии, как раз там, где он исполнял претуру, и пока шел ремонт пострадавших в буре судов, срок его магистратуры истек. Для продления полномочий неудачливого консула не было никаких оснований, и Нерон возвратился в Рим с восстановленным флотом уже будучи частным человеком.
Известие о победе вызвало ликование народа и новый всплеск политической активности у знати. Регулярно поступающие из Африки сведения об успехах создавали у честолюбцев представление об этой стране как о сказочном крае, засыпающем всякого вступившего туда лавровыми венками победителей. Любой враг, грозный в других местах, там словно бы подпадал под колдовские чары духов ливийской земли и терпел крах. Нумидийцы, несколько тысяч каковых навели страх на всю Италию, гибли в Африке десятками тысяч, та же участь постигла карфагенян, Ганнибаловых ветеранов и наконец поверженным оказался сам Ганнибал. Чудеса творились в Ливии! И все это волшебство осеняло собою лишь только счастливца Сципиона. Над ним одним Фортуна опрокинула свой рог изобилия! Ну как было не позавидовать этому баловню судьбы разным Фабиям, Клавдиям, Фульвиям, Валериям и даже — Сервилиям и Корнелиям! Лишь наиболее приближенные к Сципиону люди — Квинт Цецилий Метелл, Гай Сервилий Гемин и Публий Элий Пет, хорошо знавшие своего лидера и потому разбиравшиеся в истинных причинах событий, не зарились на Африку и делали все возможное, чтобы в столь ответственный период истории оградить государство от покушений тщеславных авантюристов.
Понимая, что в ситуации, когда Карфаген уже побежден фактически, но еще не признал этого формально, найдется немало желающих подписать вместо Сципиона добытый им из пота и крови договор и тем самым прослыть завершителем величайшей войны и официальным победителем Карфагена, друзья Сципиона решили никого не искушать такой возможностью и, воспользовавшись своей властью, сорвали магистратские выборы. Консул Марк Сервилий, сославшись на занятость в Этрурии, не прибыл в Рим, а назначил диктатором якобы для проведения выборов собственного брата Гая Сервилия. А тот взял себе в помощники Публия Элия Пета и благодаря силе чрезвычайного империя жестко подчинил себе политическую жизнь Города. Под предлогом всяческих помех, как то: непогода, неблагоприятные знамения — диктатор со дня на день откладывал комиции и затягивал с избранием новых магистратов. Кандидаты на высшие должности негодовали и старались возмутить народ на восстание против узурпировавших власть друзей Сципиона, но простые люди пребывали в эйфории от блистательной победы в Африке и не хотели слышать ни о чем дурном, тем более, что диктатор забавлял их празднествами и зрелищами. К тому же, наученный горьким опытом Сципион заранее позаботился о том, чтобы занять своими людьми не только самые почетные, но и самые влиятельные должности, и сразу же после разгрома Ганнибала направил многих легатов в столицу для соискания магистратур. Так, народными трибунами теперь были недавние соратники Публия Квинт Минуций Терм и Маний Ацилий Глабрион, которые умело поддерживали в людской массе благодушное настроение.