Публий ощущал некоторую неловкость, сознавая, что, обращаясь к народу в какой-то степени в обход сената, применяет тактику Фламиния и Теренция, но чувствовал за собою конечную правоту и не считал дурным, если стихия масс, не раз приносившая вред государству, теперь послужит ему на пользу.
В день проведения центуриатных комиций Публий отправился на Марсово поле возбужденным как перед битвой. Его подбородок подрагивал, руки совершали много лишних движений, но голова была ясной, хотя в ней бродили вихри мыслей и проносились отдельные фразы предстоящей речи. Сципион не готовил текст заранее, он лишь наметил общий план в соответствии с греческой наукой и обозначил в памяти вехи опорных положений.
Однако, оказавшись перед бурлящей толпой и едва произнеся первые слова, он забыл все задуманное и дальше говорил по вдохновению, сообразуясь с настроением аудитории, будто слившись с массой и став ее рупором. Каждой фразой Публий подготавливал слушателей к продолжению и, произнося последующее, как бы выражал их интересы, высказывал их мысли.
Когда он поднялся на возвышение для ораторов, по распростершемуся перед ним людскому морю пронесся пенистый всплеск поднятых рук. Народ приветствовал его. У Сципиона закружилась голова от восторга предстоящей схватки, от счастья обуздать эту стихию и овладеть ее безграничной энергией.
«Мне трудно говорить об Испании. Нет резче слова для моих ушей, нет больнее темы для моей души, — начал речь Публий и запнулся. Однако тут же продолжил, стараясь не затягивать пауз, — но именно эта боль и обязывает меня говорить сейчас перед вами. Я — сын Публия Сципиона, я — племянник Гнея. Возможно ли мне допустить, чтобы враг топтал их могилы, торжествовал победу? Не мой ли долг перед погибшими — заставить пунийцев думать больше о своих потерях, чтобы скорее забыть о наших? К этому меня обязывает имя, имя римлянина и Сципиона. Вдвойне передо мною виновен враг, я должен биться с ним и за Отечество, и за отца.
На Испанию направлено мое внимание уже восьмой год, с того дня, когда туда отправился мой дядя Гней Корнелий. Потом борьбу с пунийцами в Иберии возглавил мой отец. Естественно, что меня интересовало все в этой стране. И я узнал Испанию, я понял ее роль в войне, в которой она явилась материальной основой побед Ганнибала, снабжая его серебром для содержания наемников и подкупа наших союзников, оружием и, наконец, людьми. Заметьте, что когда Сципионы стали одерживать верх в Испании, то Ганнибал перестал побеждать в Италии. По сведениям отца и дяди я изучал иберийский рельеф, растительность, климат, нравы племен, я семь лет смотрел на эту провинцию глазами полководцев и вдобавок к природе Сципионов за эти годы унаследовал и их испанский опыт. Потому я и решился предстать сегодня перед вами. Для меня не была неожиданностью неудача Клавдия Нерона. Он хороший полководец, и вы в том еще убедитесь, но он не знал Испанию, назначение застало его врасплох. Наоборот, можно сказать, что Нерон — герой, ибо не допустил более существенного удара из тех, на которые мастерица эта коварная земля. Стараниями предшественников я приобрел необходимый опыт и похоронить его в себе считаю преступленьем перед народом, ведущим тяжкую войну, в которой нужно использовать все ресурсы. В Италии, возможно, я был бы незаметен, о том ведают лишь боги, но в Испании все на моей стороне: мой двойной гнев против врага, опыт, знанье местности и противника, мое имя. Ведь столько славного совершено в Испании за эти годы, что самый дикий ибериец знает Сципионов. Варваров смутила неудача римлян, они заколебались, вновь готовые склониться к Газдрубалам, но представьте, что перед ними снова победоносное войско римлян и полководец Сципион. В чем обнаружат они следы наших потерь?
Против меня выставляют единственный довод — мою молодость. Но в таком же возрасте Ганнибал возглавил пунийскую армию, немногим старше меня нынешний консул. Зато Гней Фульвий, над которым вы только что правили суд за потерю войска, гораздо богаче нас годами, но помогли они ему? Жизнь человеческая измеряется событиями, а не днями, среди которых множество пустых.
Впервые я встретился с Ганнибалом у Родана, ни один римлянин меня в этом не опередил, я был и при Тицине, Требии, в самнитских ущельях и, наконец, при Каннах. От первого сражения до последнего прошло менее трех лет, но чем они стали для Рима! Пережив такие несчастья, насколько возмужало государство! Так что же сказать о человеке, видевшем воочию эти потрясенья? За три года вокруг меня погибли трое из каждой четверки. Я остался. Меня окружали пятнадцатилетние юнцы. Я был для них ветераном. Так сколько мне лет? А преждевременная смерть отца, до срока, назначенного природой, поставившая меня во главе фамилии, не сделала ли меня взрослее?»
Тут из возбужденной толпы раздались крики солдат, пришедших на выборы: «Сципион, покажи свои раны, у холодной Требии обратившие твое юношеское тело в истинно мужское! Расскажи о том, как ты спас консула, вынес из боя раненого трибуна на руках! Поведай всем, как вывел ты два легиона с кровавой долины Ауфида! Спрашивал ли Павел, сколько лет тебе, когда шел следом за твоим отрядом?»
Народ подхватил эти выкрики. Публий казался смущенным. Потом, он овладел собою и, подняв руку, усмирил собрание.
«Полезнее для государства тот человек, — глухо сказал он, — чьи дела красноречивей слов. Я не буду говорить о тех случаях, когда боги помогли мне послужить Родине, ибо вижу, что память народа лучше моей собственной, но постараюсь высказаться делами, действительно заслуживающими народной памяти. Ваши восклицания, квириты, живо напомнили мне… нет, не мои личные удачи, приятные только при общей победе, но страданья нашего народа. И я больше не могу говорить, хотя не сказал еще и половины… Я умолкаю, понимая, что и без моих слов вы четко представляете ситуацию, а напоследок вас еще раз заверяю: я сознаю ответственность, которую на себя принимаю, я взвесил свои силы и верю в наш успех. Эту веру на свой риск я, может быть, не принял бы, но меня в Испанию призвал отец. Да, именно так. Я видел его в момент смерти, он обратил ко мне суровый лик и взором приказал продолжить его дело. В это время я был в храме у Юпитера. Родительский наказ придал мне решимости встать на это возвышенье и… смею ли сказать — воля богов. Ее поведал мне вещий сон. Я не буду рассказывать его содержанье, так как это кощунство, но у скептиков, отрицающих подобное явление, спрошу: знают ли они иное средство общения богов с людьми? Отвечу сам: нет, боги днем к нам не приходят, но отвергать возможность связи с небесами и во сне — не значит ли вообще отрицать существование богов? Я вам скажу, что ощущает каждый, но в чем себе не признается: с приходом смерти души людей возносятся на небо и причисляются к богам, но сон — маленькая смерть, когда душа устремляется в выси, чтобы соотнестись с божественной волей. Любому это, так или иначе, знакомо. Я верю в озарения снов, они позволили мне предвидеть ранение отца и «Канны». Все, что я сделал существенного в жизни, произошло с согласия богов, все, что совершу в дальнейшем, будет выраженьем их воли!»
Другие претенденты, выступавшие ранее, а среди них благодаря усилиям Марка Эмилия Павла и Корнелия Цетега не было сколько-нибудь значительных людей, оказались забыты. Настроение народа было таково, что все центурии избрали проконсулом Публия Корнелия Сципиона, более того, даже внутри центурий никто не высказался против него.
Множество раз услышал сегодня Сципион свое имя, выкликаемое глашатаем при объявлении итога очередного этапа голосования. Восклицания глашатая были официально сухими и торжественными одновременно. Это был голос самого государства. И каждый раз, когда во всеуслышание произносилось его имя, Сципион чувствовал себя выросшим в тысячи раз, ибо к его ничтожным природным силам прирастало истинно человеческое могущество единения со своим многотысячным народом. В эти мгновения он ощущал себя величайшим явлением Вселенной, и ни одна небесная звезда не казалась ему далекой.
Но вот процедура выборов закончилась. Чиновники покинули помост, однако толпа не расходилась. Публий, окруженный клиентами, принимал поздравления и, задерживаемый на каждом шагу народом, добрался домой только к вечеру. Он чувствовал себя опустошенным, и эта пустота в душе наполнилась усталостью, так что радости уже негде было поместиться.