Только послужив в меру своих сил другу, Публий позволил себе расслабиться, и на глазах его проступили слезы.
От матери он получил послание, полное достоинства и гордости за сына. Однако она сообщала, что рада его успеху, но не удивлена им, как все прочие, ибо давно знает истинную цену Публию, а потому воображение ее не поразит, если даже он затмит славу самого Камилла. Напоследок, несколько противореча духу предыдущих слов, она просила Публия все же остерегаться «коварной к их роду испанской земли» и всегда иметь в виду непостоянство варваров.
Брат Луций писал ему восторженно и сумбурно, восхищение делами Публия перемежалось фразами о мелочах собственного быта. Сципион усмехнулся, прочитав это послание. «Ничего, я сделаю из него настоящего мужчину», — мысленно произнес он.
Из всех его адресатов не прислал ответ только Квинт Фабий младший. Видимо, от своего окружения он все-таки заразился фамильной неприязнью Фабиев к представителю конкурирующего рода Корнелиев. Публия это огорчило, но он верил в силу своей личности и рассчитывал при непосредственной встрече с Квинтом вернуть его дружбу.
В самом начале весны в Тарракон прибыл Гай Лелий. Публий очень обрадовался ему и как человеку, и как вестнику с Родины. Согласно обещанию, он привез с собою Луция Сципиона. Лелию удалось добиться от сената звания легата для брата полководца, хотя это было и непросто, так как Луцию за два года службы военным трибуном так и не довелось побывать в настоящем деле и проявить себя в должной мере. Просьба Публия, переданная сенаторам через Гая Лелия, дала повод его недругам высказывать самые прозрачные подозрения насчет порядочности проконсула. Однако это была единственная просьба полководца, одержавшего блистательную победу, причем не требующая от государства никаких затрат, потому большинство склонилось на его сторону. В конце концов сенат решил, что если один из Сципионов в юном возрасте сумел достойно возглавить целую армию, то нет оснований полагать, будто другой, всего на год-два моложе, не сможет быть его помощником.
Луций очень возмужал со времени их последней встречи, и Публий, с удовольствием глядя на него, надеялся, что теперь обрел не только общество младшего брата, но и друга. Еще вчера он был совсем одинок в чужой стране, а сегодня рядом с ним оказались сразу два близких человека. Впервые за последние месяцы тоска по несостоявшейся любви отступила в его душе на второй план, и он вдохнул сырой мартовский воздух полной грудью, как не дышал и летом.
Публий распорядился приготовить к вечеру роскошный обед, а сейчас, не теряя времени, повел двух прибывших легатов по лагерю, показывая им и, в первую очередь, Луцию, в каком состоянии находятся легионы, попутно представляя солдатам брата как своего помощника, при этом он подробно рассказывал о своих планах на весеннюю кампанию.
Сципион всегда чувствовал потребность проверять свои идеи в беседе с надежным другом, чтобы и самому окончательно увериться в них, хотя часто вынужден был казаться скрытным, не имея рядом такого друга. В споре он расширял и углублял основополагающие доводы, которые, разросшись, как корни дерева, устойчивее удерживали ствол главной мысли.
Когда же Публий, утолив жажду общения, накопившуюся за длительное время, отпустил гостей отдохнуть после утомительного путешествия по бурному морю, Гай Лелий, несмотря на усталость, остался с ним и еще долго рассказывал об обстановке в Риме. В письмах, которые получал Сципион, приводились события и факты политической и военной жизни государства, теперь же в шатре полководца, наедине, Лелий раскрывал причины происходящего, указывал истоки тех или иных деяний.
Известие о взятии испанского Карфагена было принято в Городе, как и обычно в таких случаях: друзья обрадовались, враги обозлились, народ возликовал, но лишь на краткий миг, пока вниманием его не овладела другая весть. Однако этот успех обострил противостояние политических сил, в первую очередь, внутри аристократии, поскольку заставил всерьез взглянуть на Публия Сципиона и отныне считаться с ним. С этого момента к нему, как бы по наследству от погибших отца и дяди, перешла вражда могущественных недругов семьи Сципионов, увидевших в молодом человеке одного из будущих лидеров конкурирующей партии.
Друзья, забыв о времени, беседовали вплоть до обеденного часа. Они обсудили характеры и политическую ориентацию нескольких десятков наиболее видных сенаторов и выработали линию поведения по отношению к каждому из них.
10
Сципион уже давно предпринял все меры для подготовки к весеннему походу, и теперь, с возвращением Лелия, ничто более не задерживало его в Тарраконе. Дороги еще не пришли в норму после дождливой зимы, поля и луга были голы, но Публий торопился. Он желал вести войну на чужой территории, чтобы не подвергать лишениям принявшие его сторону народы, а также — не искушать их близостью противника, не подавать лишнего повода для измены. О снабжении армии на тот период, пока земля не породила новый урожай, он договорился с вождями дружественных племен. Загодя наметив свой маршрут, Публий позаботился о том, чтобы по пути следования не встретить ни одного врага. Всю зиму он щедро раздавал иберам подарки и обещания. Народы, не догадавшиеся прислать к нему мирные делегации, по его инициативе были склонены к этому их соседями. Так что в походе на юг он вправе был повсюду ожидать радушный прием.
Сципион рассчитывал расправиться с тремя пунийскими войсками поочередно, но, во избежание неприятностей при неожиданных отклонениях от намеченного плана кампании, решил максимально увеличить свою армию, для чего снял моряков с кораблей и пополнил ими пехоту. По трагическому опыту старших Сципионов он знал, что нельзя полагаться на испанцев, а потому имел в виду, что большая часть войска обязательно должна состоять из римских граждан.
Итак, римляне бодро выступили из лагеря и, не встречая препятствий, быстрыми переходами устремились в глубь Испании. Вначале войско двигалось прошлогодним маршрутом, но, пройдя чуть более половины пути до Нового Карфагена, свернуло к Кастулону, проследовало по плоскогорьям севернее этого города и вышло к реке Бетис.
Газдрубал Барка едва очнулся от зимней спячки и неуверенно продвигался навстречу римлянам. Варвары в его войске волновались, и почти каждый день какой-либо отряд покидал пунийцев и уходил к Сципиону. При таком положении дел Газдрубалу опасно было вступать в сражение, но и откладывать битву не представлялось возможным, так как силы пунийцев постоянно таяли.
Сципион по отцовским письмам и рассказам ветеранов в достаточной степени представлял способности соперника. Он мог судить о Газдрубале как о довольно квалифицированном полководце, но много уступающем старшему брату. Даже в коварстве, этой фамильной черте Баркидов, он был гораздо мельче, чем Ганнибал, который с устрашающим бездушием, надменно переступал через самые основополагающие, сформировавшиеся за тысячелетия совместной жизни людей нормы морали, и этим был непредсказуем и грозен для тех, кто не мог перешагнуть в себе человека. В схожей ситуации, когда каждый из них оказался запертым в ущелье: Ганнибал — Фабием, а Газдрубал — Клавдием Нероном, второй, затянув лживые переговоры, притворством, хитростью спасся от плена и даже не смел помышлять о большем, тогда как Ганнибал изощренной выдумкой, вызывающе смелой операцией попрал, казалось, волю самих богов, загнавших его в ловушку, перевернул события кверху дном и из неминуемого поражения добыл победу.
Проанализировав известные ему поступки Газдрубала, Сципион мысленно проник в его оболочку, как бы на какое-то время сам став Газдрубалом, и обшарил все закоулки его души. На миг ему показалось, что стоит перед ним Баркид совсем прозрачный. Однако Публий не переоценивал свои впечатления о пунийском вожде и предполагал тщательно корректировать сложившийся образ по ходу действий.