Вообще, мнения Сципиона о людях всегда были открытыми для углубленья, он не выносил окончательных приговоров. Но эти уточнения в основном шли именно в глубь, а не вширь, так как первым делом он стремился определить границы возможностей оппонента, которыми природа очертила его ум и сердце, а уж затем — изучать его детально в установленных пределах.
В последний момент оставили лагерь пунийцев и пришли во главе своих войск к римлянам два могущественнейших вождя Испании — Индибилис и Мандоний. Публий знал, что Индибилис принимал участие в последней битве его отца, и теперь, глядя в мужественное лицо этого рослого, сильного человека, испытывал и ненависть за причастность его к смерти отца, и гордость от того, что эта грубая сила сломлена им, Публием, и склонилась в покорности пред Римом. Но в конце концов оба чувства оттеснились на задний план расчетом. Варвар был нужен ему, впрочем, значение имела не столько его дружба, сколько — отсутствие вражды, а потому Сципион принял величавого князя достаточно любезно, ввиду необходимости простив ему прошлое так же, как он простил пока мятежные города Кастулон и Илитургис, предавшие старших Сципионов.
В своей речи Индибилис проявил ум и достоинство, равные мужественной красоте его облика. Он не похвалялся подобно другим варварам своим переходом на сторону римлян, так как справедливо полагал, что перебежчик в любом стане должен вызывать настороженную подозрительность, и просил не считать его человеком непостоянным, на которого нельзя положиться, ибо надменным и корыстолюбивым карфагенянам он служил не по доброй воле, там же, где его ждет уважение к себе лично и своему народу, он и проявит лучшие качества. Сципион одобрил его стремление к союзу, основанному на понятиях чести и достоинства, а не купленному за деньги, и сказал, что будет судить о нем не по прошлым делам, а по настоящим. На том они пока и разошлись.
Сципион тщательно следил за продвижением врага, и, когда противников разделял только двухдневный переход, он расположил солдат на отдых раньше обычного. К концу следующего дня, часа за два до наступления темноты, в полном соответствии с расчетом Публия, войска встретились недалеко от города Бекула. Пунийцы уже возводили лагерь, готовясь к ночлегу, но римляне прямо с марша атаковали их передовые посты. Воодушевление нападающих, ведомых молодым, уверенным в себе полководцем, было столь велико, что карфагеняне обратились в бегство и едва сдержали натиск римлян у ворот своего лагеря. Казалось, только позднее время заставило Сципиона отступиться от мысли с ходу уничтожить врага.
Публий провел эту атаку исключительно для достижения морального превосходства над противником, что имело особое значение в ситуации, когда половину войск с обеих сторон составляли испанцы. Прежде многие иберы, будучи расположены к союзу с римлянами обходительностью проконсула, сомневались в их силах, так как захват Нового Карфагена, несмотря на всю его эффектность, все же — не битва в чистом поле с регулярными пунийскими войсками. Теперь же эмоциональные варвары в обоих лагерях заразились продемонстрированным римлянами презрением к карфагенянам.
Вечернее время для этой операции Сципион избрал по двум причинам: во-первых, чтобы не завязывать настоящего сражения, которое ввиду отсутствия должной подготовки могло бы обернуться неудачей и было невыгодно ему даже в случае победы, потому как в данной обстановке у противника оставались бы пути для спасения бегством; а во-вторых, чтобы придать делу вид стихийной стычки и тем избежать традиционного религиозного ритуала, так как возможный неблагоприятный исход жертвоприношения нарушил бы его планы.
Итак, солдаты из авангарда Сципионова войска, досадуя на приближающуюся ночь, отнявшую, по их мнению, верную победу, нехотя вернулись к месту расположения остальных сил, где уже шли работы по устройству лагеря. Здесь все с нетерпением и надеждой ждали следующего дня.
Противоположное настроение было в другом стане. Африканцы, подавленные неудачей, с сумрачным видом бродили между палаток, опасаясь спать, и подозрительно косились на испанцев, а те собирались кучками и таинственно шептались о чем-то, украдкой поглядывая через вал.
Газдрубал долго размышлял над создавшимся положением и мимоходом посылал проклятия самоуверенному мальчишке-Сципиону, которому удивительно везло в его экстравагантных проделках. Наконец он решил, что полководческий талант не позволяет ему бездействовать, смиренно ожидая милости от судьбы. Он собрал офицеров и велел им без лишнего шума поднять воинов с целью покинуть лагерь.
Пользуясь темнотою, пунийцы отступили на крутой холм у самого Бетиса, где было проще обороняться и удобнее следить за ненадежными испанцами.
Отправляясь спать, Публий отрядил большое количество разведчиков для наблюдения за противником, но наказал им не беспокоить его, даже если карфагеняне попробуют бежать ночью, и в этом случае — лишь проследить за ними. Поэтому ему удалось хорошо выспаться, что для него всегда имело большое значение, и он встретил утро в прекрасном настроении. За завтраком ему доложили о маневре соперника. Выслушав сообщение, он удовлетворенно кивнул головою. Закончив скромную трапезу, Публий вышел на трибунал и насмешливо посмотрел на видневшийся невдалеке крутой холм с плоскою макушкой, темной от скучившихся там африканцев. Взяв три сотни всадников и столько же легковооруженных пехотинцев, он направился на рекогносцировку.
Ознакомившись с расположением противника ближе, Сципион несколько омрачился. Трудно было предвидеть, что природа на радость врагам создаст такую крепость. Позади горы протекала река, узкие проходы здесь надежно охранялись пунийцами, а с других сторон путь к вершине взвивался по крутому обрыву. Внимательно осмотрев холм, Публий еще час изучал округу.
Когда он вернулся в лагерь, лицо его не выражало ни заботы, ни радости, оно было непроницаемо сосредоточенным. Пройдясь несколько раз от одного края площадки трибунала до другого, он решительно остановился, подозвал горниста и велел ему играть сбор. Зазвучали трубы, и перед шатром проконсула стали выстраиваться легионы. Несколько дольше пришлось ожидать испанцев. Наконец все, за исключением часовых, были в сборе.
«Соратники! — воскликнул Сципион, с любовью глядя на легионеров. — И мои новые друзья, — произнес он по-иберийски, оборачиваясь к толпе испанцев в белых мантиях, — пунийцы, завидя нас, забрались аж под небеса. Видимо, не полагаясь более на себя и даже — на лагерный вал, они взывают с последней мольбою к богам, чтобы те укрыли их в своих заоблачных жилищах. Но, увы, небеса холодно молчат. Наверное, пунийские боги сами давно низринуты на землю, либо заняты вдыханьем ароматов жертвенных костров более щедрых, чем африканцы, италийских землепашцев. Боги отвернулись от тех, кто отрекся от самих себя, от тех, которые, будучи воинами, ищут спасения не в оружии, а в крутизне обрыва. Да, пунийцы безнадежно напуганы, если уповают на защиту местности. Однако любой из вас, кто в детстве карабкался по скалам или хотя бы по деревьям, знает, что, сколь трудным ни бывает восхожденье, спуск всегда сложнее. Они хорошо укрыты, пока мы внизу, но стоит нам подняться, и им придется ломать шеи и ноги, скатываясь по рытвинам склона.
При равенстве сил они мечтают отсидеться на вершине и дождаться прихода войск Магона и второго Газдрубала. Тогда, при тройном численном перевесе они в смелости, может быть, сравняются с нами и выползут из нор на поле боя. Будем ли мы ждать этого благодатного момента? Будем ли сидеть в бездействии у подножия пунийского стана в надежде, что когда-нибудь их да озарит искорка смелости? Я к вам обращаюсь, соратники!»
Солдаты издали воинственный клич и дружно застучали мечами по медным шишакам на щитах.
«Вы требуете боя?! — воскликнул Сципион. — Я одобряю вашу волю и заверяю вас, что если мои воины готовы идти на приступ горы, которая, как бы ни была крута, не сравнится со стенами Нового Карфагена, покоренного вами, то я, как ваш полководец, в свою очередь знаю, как и где ударить на пунийцев, чтобы достичь полного успеха, не просто победы, а разгрома врага. Готовьтесь к битве, молодцы, через час мы выступаем!»