Воодушевленные легионеры, весело перебрасываясь шутками, бросились к палаткам собирать свое снаряжение, а испанцы еще некоторое время стояли в строю, пока им переводили содержание речи проконсула.
Сципион распорядился подать ему в шатер второй завтрак на четырех человек и пригласил Гая Лелия, Луция Сципиона и Юния Силана. Он поделился с легатами своими планами, и вместе они уточнили некоторые детали предстоящего дела. Совещание оказалось кратким, и, подкрепившись, легаты отправились к вверенным им подразделениям. А Сципион в освященном месте произнес обращение к богам, принес им жертву и провел ауспиции. Все сошло гладко: боги одобряли замысел предводителя своего народа, и это придало солдатам еще более уверенности в победе.
Войска стали строиться за валом. Публий обошел ряды воинов и, отобрав несколько сотен латинов, дал им в начальники Марция и направил их туда, где расступался горный хребет, открывая дорогу Бетису. Затем он составил еще один подобный отряд, поставил во главе Лентула Кавдина и велел ему перекрыть дорогу на Бекулу. Основную часть войска Сципион разделил на четыре части. Один легион он поручил Гаю Лелию, другой — Силану, а два оставшиеся — вверил командованию брата Луция. Для себя он сформировал передовой отряд из принципов, собранных со всех легионов, и тысячи велитов. Италийцы были распределены пропорционально легионам. Испанцы остались в резерве.
Под звуки труб войско размеренным шагом двинулось вперед. Пройдя часть пути, Сципион остановил основную массу воинов в недосягаемой для метательных снарядов противника зоне, а сам, возглавив авангард, бегом бросился на штурм холма.
Примерно на середине горы находился широкий уступ, где укрепились передовые части соперника в составе ливийцев и нумидийцев. На эту площадку и направили римляне первый удар.
Чем круче становился подъем, тем каменистее была дорога. Кожаные подошвы скользили по жесткому склону и часто только с помощью выступающих из прорези сапог пальцев легионерам удавалось удерживаться на ногах. Сверху на них сыпались стрелы, дротики и камни. Римляне отвечали градом булыжников, хватая их из-под ног, так как ими в изобилии был усеян весь обрыв. Атакующим приходилось туго лишь до тех пор, пока наиболее решительные и удачливые не взобрались на площадку. Едва римляне завладели кусочком ровной местности, как, ударив плотным строем, они мигом оттеснили африканцев, которые успешно действовали в маневренном бою дротиками и луками и были беспомощны в тесной рукопашной схватке. В страхе перед короткими обоюдоострыми римскими мечами, сделанными по испанскому образцу, пунийцы бросились врассыпную. Немногим удалось вскарабкаться на скалу, большинство ринулось вниз по склону, где отступающих поджидали резервные легионы, другие полегли на самой площадке.
Овладев удобным для дальнейшего наступления плацдармом, Сципион спустился к войску, взял себе свежий легион у Луция и, используя захваченный выступ, двинулся влево в обход основных сил противника. Юний Силан своим легионом ударил на пунийцев по центру, а Гай Лелий напал с правого фланга. Луций Сципион с последним легионом по-прежнему оставался в резерве, в равной степени следя за битвой и своими испанскими союзниками.
Вначале карфагеняне, веря в неприступность своей позиции, стояли твердо и успешно отражали атаки Силана, но потом, обнаружив, что с одной стороны их обходят солдаты Лелия, а с другой — Сципиона, дрогнули, разомкнули строй, спеша успеть повсюду, и за это тут же были наказаны: римляне закрепились и в центре. Вскоре сражение превратилось в избиение пунийцев. Испанцы Газдрубалова войска о сопротивлении думали мало и при первой возможности бежали, оголяя пунийские ряды и этим усугубляя панику. Беглецов встречали оружием у подножия холма, тем же из них, которым удавалось пробиться сквозь эти заслоны, путь преграждали либо воины Марция, либо — Кавдина, закрывающие выходы из долины. В последний момент Публий ввел в дело своих испанцев. Тактической необходимости в этом не было, но он хотел скрепить их клятвы верности пунийской кровью.
В итоге, было истреблено восемь тысяч врагов, в основном — африканцев, так как Сципион велел щадить иберов. Еще двенадцать тысяч — тут преобладали уже испанцы — удалось захватить в плен.
Публий весь день находился в первых рядах сражающихся и не получил даже царапины, только ушиб ногу, споткнувшись о камень. Хотя он и бился с пунийцами подобно простому солдату, его восприятие боя в корне изменилось здесь, в Испании. Как и прежде, при Каннах и Требии, перед ним мелькали перекошенные ужасом, болью или гневом лица, звенели мечи, ударялись вокруг дротики, но все это он видел и слышал как бы мимоходом, в то время как взгляд его разом охватывал весь холм, долину перед ним, реку, свой лагерь и самые дальние посты; он взором полководца огибал гористый рельеф и словно вживую наблюдал, как восходят на скалы воины Лелия по другую сторону холма, как стягиваются подкрепления на нижнюю площадку, за яростным криком соседей его слух ловил шум битвы на отдаленном фланге, звуки сигнальных труб и голоса легатов. Полководец обязан уметь видеть и слышать многое из того, что недоступно органам чувств простого человека.
Римляне еще по инерции добивали врагов, а Сципион, придавший им эту инерцию, мог считать свою задачу выполненной. На протяжении двух дней ему удавалось строго выдерживать задуманный психологический тон происходящего, сознательно выбранный им для эмоционального освещения событий, подобно тому, как художник подбирает фоновую краску для картины. Все действие этого кровавого спектакля разворачивалось среди декораций, расписанных чудовищами страха, свирепо взирающими на пунийцев. Над сценой со стороны африканцев с самого начала реял безысходный пессимизм. И Сципион все свои маневры построил так, чтобы постоянно нагнетать этот дух обреченности.
На край площадки, где стоял Публий, вбежал Луций, которому напоследок тоже довелось вмешаться в битву. Братья крепко пожали друг другу руки, и Публий, показывая вниз, где во множестве рассыпались бегущие пунийцы, то там, то здесь нагоняемые римлянами, сказал:
— Неспроста Газдрубала зовут Баркой, отступает он действительно молниеносно.
Увидев по выражению глаз брата, что тот не понял шутку, он объяснил:
— «Барка» — по-пунийски означает: «Молния».
Тут Луций улыбнулся и с восхищением воскликнул:
— Все-то ты знаешь, Публий. Удивляюсь я тебе: находишься ты рядом, а как будто живешь совсем в другом мире.
Некоторое время они помолчали, осматривая долину, потом Луций с наслаждением вдохнул воздух победы и с чувством произнес:
— Жаль, что отец не может видеть нас сейчас.
— Я думаю, он нас видит, — задумчиво сказал Публий, — ведь тело его осталось здесь непогребенным, и безутешный дух, наверное, до сей поры витает над этой чуждою землей…
Тем временем солдаты перешли к сбору добычи. Сципион предоставил им возможность самостоятельно управиться с этим делом и стал спускаться вниз к своему лагерю. Вдруг взгляд его упал на какого-то испанца, с торжеством сжимавшего трофейный меч с позолоченной рукояткой, на острие которого болтался опять-таки обделанный золотыми накладками шлем. Сципион с неудовольствием узнал в молодом человеке Аллуция. Тот одолел пунийского офицера и теперь мог с гордостью смотреть в глаза полководцу. Он несказанно обрадовался встрече с проконсулом, но Публий, увидев его счастливый взор, тяжело отвернулся и прошел мимо. Раздосадованный случившимся, он уже было решил отправить этого молодца куда-нибудь за Ибер, с глаз долой, но в следующий момент подумал, что, пока Аллуций будет находиться при нем, красавица Виола должна с особым интересом следить за ходом войны и, значит, лишний раз ей придется вспомнить его, Публия, и восхититься одержанными им победами. Потому он решил оставить все, как есть, и, более того, даже облагодетельствовать молодого испанца, остановился на миг, намереваясь это сделать сейчас же, но, не совладав с собою, пошел прочь, отложив любезности до другого случая.
Вечером, допросив пленных, Сципион убедился, что в своих похвалах «молниеносному» Газдрубалу он все же недооценил его скоростные качества. Карфагенский вождь еще до начала боя, едва увидев, как римляне окружают холм, бросил войско и бежал с небольшой свитой, прихватив с собою, как и полагается пунийцу, сундучок с казною, на дне которого грудой серебра лежали новые полчища наемников. Может быть, он рассчитывал, что его воины продержатся на выгодной позиции несколько дней до подхода подкреплений, а возможно, наоборот, сразу понял обреченность войска и не пожелал украсить победу римлян своею смертью. Как бы там ни было, теперь Газдрубал собирал остатки своей армии, чтобы на равных, а не как беглец, присоединиться к двум другим карфагенским войскам.