Всю добычу, кроме пленных, Сципион отдал солдатам. Захваченных испанцев он с добрым напутствием отпустил домой, а африканцев продал в рабство и тем пополнил средства на продолжение войны. Иберийским князьям Публий преподнес подарки, приобретенные за счет средств, вырученных от продажи пленных. Особо он отличил Индибилиса: зная его слабость к лошадям, Публий позволил ему выбрать для себя триста лучших пунийских коней.
С этого дня легионеры стали величать Сципиона императором — наипочетнейшим титулом для полководца, а испанцы: и союзные, и побежденные — объявили его царем всей Испании и вконец замучили его изъявлениями необузданного восторга. Публий утомился объяснять им, что для римлянина нет хуже проклятья, чем слово «царь», так как, называя одного человека царем, одновременно всех других косвенно нарекают рабами.
При сортировке пленных квестор Гай Фламиний обратил внимание на юного нумидийца приятной наружности, который, сочетая в себе юношескую робость с надменностью, то боязливо озирался по сторонам, то высокомерно покрикивал на окружающих и требовал почтительного отношения к себе, заявляя о своей принадлежности к царскому роду. Допросив его, Фламиний узнал, что тот приходится племянником сыну царя Галы Масиниссе, возглавляющему нумидийцев здесь, в Испании. Квестор сообщил о знатном пленнике проконсулу, и тот велел прислать его в преторий.
Юный царский отпрыск был озадачен, увидев в проконсульском шатре вместо грозного свирепого властелина, каковыми изображали римских магистратов пунийцы, приятного молодого человека с благородной осанкой, одетого в гражданскую, аккуратно подпоясанную тунику без рукавов, украшенную лишь вертикальной пурпурной полосой. Он совсем смутился, когда римлянин, сам сделав шаг ему навстречу, мягким голосом, просто и естественно, да еще по-нумидийски сказал, что зовут его Публий, и поинтересовался именем своего гостя.
Подросток тихо шепнул одно слово: «Массива». Сципион удовлетворенно кивнул головою и пригласил гостя сесть на раскладной стул. Устроившись напротив, он пояснил, что еще недостаточно владеет языком славного африканского народа, потому далее они будут беседовать с помощью переводчика. По приказу проконсула в шатер вошел Сильван, знавший не менее десятка иберийских и галльских языков, а также — пунийский, нумидийский, египетский и, кроме того, разумеется, свободно говоривший по-гречески, причем на аттическом и ионийском диалектах. Публий завел речь об Африке, и мальчик под напором воспоминаний о родине так расчувствовался, что, наверное, расплакался бы, однако Сципион вовремя перевел беседу в иное русло. Он стал расспрашивать его о дяде Масиниссе. Юноша с восторгом принялся рассказывать о доблестях своего родственника. По его словам, Масинисса был необычайно храбр, умен, являлся самым ловким наездником из всех обитателей обширных нумидийских равнин и вообще превосходил других в любом деле, за которое брался.
Через некоторое время Массива уже всей душой проникся расположением к римлянину и, желая в свою очередь достойно выглядеть перед ним, стал оправдываться, вспоминая ситуацию, приведшую к его пленению. Он объяснил, что, хотя Масинисса строго-настрого запретил ему ввиду молодости вступать в бой, он не мог оставаться в стороне и, несомненно, прославился бы, но его конь споткнулся и сбросил всадника прямо в руки легионеров. Публий посочувствовал собеседнику и обнадежил его перспективами на будущее, в котором ему не раз еще доведется проявить себя с лучшей стороны. Затем Сципион накинул плащ и повел гостя по лагерю. Он показал ему образцы вооружения и прочего снаряжения легионеров, рассказал о структуре войска, римских традициях, поведал о некоторых славных эпизодах истории, по пути познакомил его с братом Луцием, несколько удивленным такой обходительностью с варваром, притом мальчишкой, и с Гаем Лелием, который был дружелюбнее, вполне поняв поведение полководца.
Массива пришел в восторг от созерцания зрелища, которое представлял собой огромный лагерь, и того, характерного для римлян порядка, в каком пребывала грозная сила, заключенная в нем. Но наибольшее впечатление произвело на него уважение, проявляемое легионерами по отношению к своему полководцу помимо безоговорочной воинской субординации, уважение равноправных граждан к наиболее талантливому согражданину, свободное от малейшей примеси подобострастия; поражало и искреннее восхищение им испанцев. Между прочим, нумидийцу бросилось в глаза, что иберы чувствуют себя здесь гораздо раскованнее, чем в карфагенском стане.
Напоследок Сципион подарил очарованному юноше золотое кольцо, тунику, такую же, в какой ходил сам, плащ с золотой застежкой, боевого коня и отпустил его к дяде, дав в сопровождение сотню всадников. При этом Публий не только не требовал выкупа, но и не выразил никаких просьб или пожеланий к Масиниссе.
11
В три дня управившись с делами, Сципион созвал легатов и просто друзей на совет по вопросу о дальнейших действиях. Легат пропреторского звания, официально второе лицо в провинции Марк Юний Силан высказал мнение, что следует продолжать войну здесь, в глубине страны, преследовать Газдрубала, пока он не собрался с силами, а затем сразиться с двумя оставшимися пунийскими войсками. Кто-то ему возразил, кто-то поддержал эту позицию, пошли споры. Публий молчал, внимая другим.
Когда советчики стали затихать, либо выговорившись, либо устав от прений, он вышел вперед и, неторопливо прохаживаясь по небольшому кругу свободного пространства, обрамленного сидящими офицерами, изложил свои взгляды на предмет обсуждения.
Согласно его плану, следовало возвращаться в Тарракон и провести остаток года на своей базе. Основанием для такого решения служили две причины. Во-первых, приостановление боевых действий сейчас, когда римляне — победители, сохранит благоприятную ситуацию в Испании, при которой их слава проникает все глубже внутрь страны и привлекает к ним новые народы, в результате чего силы пунийцев уменьшаются и без сражений, тогда как в открытой борьбе с двумя, а возможно, и тремя войсками карфагенян, они, по всей видимости, потеряют инициативу, будут вынуждены обороняться, а это не прибавит им авторитета в глазах иберов при удачном исходе и вовсе перевернет политическую обстановку в случае даже незначительного поражения. Гораздо разумнее, по его мнению, внезапно напасть на противника весною, вновь придумав для него какой-либо сюрприз, чем биться с ним теперь, когда он готов к этому и собрал воедино все силы, когда личная вражда вождей отступила на последний план перед общей опасностью. А во-вторых, риск утраты доминирующего положения в Испании грозит Италии, где римский народ ведет тяжелейшую войну с захватчиком, ибо исполнению давней мечты братьев Баркидов — привести испанские войска на помощь Ганнибалу — препятствуют только неудачи в Испании, заставляющие младших братьев больше заботиться о своих непосредственных делах и откладывать реализацию этого замысла. При существующих обстоятельствах пунийцы крепко увязли в Испании и не смеют помышлять о дальнем походе, что дает Риму, уже добившемуся перелома в войне с Ганнибалом, еще, как минимум, год времени на закрепление успеха.
Первый довод Сципиона высказывался ранее, о втором до сих пор не задумывались. Тем большее впечатление он произвел на окружающих. Все согласились с мнением Публия, и следующим утром армия выступила по направлению к Иберу. А через день к месту покинутого лагеря подошли с одной стороны войска Магона, с другой — Газдрубала, сына Гизгона, вскоре туда же подтянулись вновь собранные силы Газдрубала Барки.
Пунийские вожди были весьма раздосадованы тем, что противник успел ускользнуть от них. Упустив возможность окружить Сципиона, они могли теперь лишь строить планы на будущее. В обстановке секретности состоялось совещание трех полководцев, и после этого, опять разделившись, они двинулись в разные стороны, карая население за переход к римлянам и силой либо подкупом набирая новых рекрутов для пополнения своих войск.