Когда Газдрубал, наконец, понял, что им не уйти от врага, он отдал приказ возводить вал. Но было уже поздно: Клавдий Нерон, следовавший с конницей в авангарде, напал на карфагенян и не позволил им серьезно заняться строительством укреплений, а вскоре подоспел Марк Ливий с легионами, на ходу перестроенными в боевой порядок. Пунийцам ничего иного не оставалось, как вступить в бой.
У римлян правым флангом командовал Клавдий, левым — Ливий. Газдрубал поставил против Нерона галлов, а сам с испанцами и африканцами принял на себя удар Ливия.
На участке Ливия с переменным успехом шла жестокая битва. Постепенно Газдрубал стянул туда из центра лигурийцев и слонов. Обе стороны несли большие потери. А на фланге Клавдия было затишье, поскольку противников разделял холм, огибать который и тем, и другим было опасно. Нерон не мог стерпеть, чтобы исход сражения определялся без его участия и, сдружившись за последнее время с риском, решил до конца выдержать принятую ранее роль отчаянного смельчака. Он развернул почти весь свой отряд и, оставив немногочисленное прикрытие, повел основные силы в обход левого фланга. Переход загорелой части римского войска был столь стремителен, что, прежде чем испанцы и лигурийцы поняли происходящее, они и с фланга, и с тыла были атакованы солдатами Клавдия. Уже пережившие пик напряжения своих сил в битве с легионами Ливия воины пунийского войска не могли выдержать новое сражение. Бежать было некуда, потому окруженные, сгрудившиеся в кучу наемники тысячами гибли на месте. Обезумевшие от боли ран и истошных воплей избиваемых людей слоны топтали свое же войско, и погонщики были вынуждены сами умерщвлять их ударом в голову. Галлы, размякшие от усталости и жары, сдавались в плен, почти не оказывая сопротивления. Газдрубал, сколько мог, и словом, и личным примером воодушевлял солдат. Но в такой безнадежной ситуации наемники забывают о деньгах и превращаются просто в людей, которые понимают всю бессмысленность смерти за тысячи миль от своей Родины. На них все меньше действовали увещевания Газдрубала, воспользовавшегося человеческой алчностью, чтобы ввергнуть их в пучину гибели. Видя бесполезность сопротивления, пунийский вождь, кроме того, под влиянием собственных неудач твердо уверовавший в поражение Ганнибала, совсем отчаялся, причем не только в собственной судьбе, но и в участи своего государства. Он разогнал коня и бросился в гущу римских рядов, найдя смерть, достойную воина, но не полководца.
Избиение продолжалось столь долго, что на следующий день у римлян не хватило сил для уничтожения беспомощной толпы уцелевших галлов и лигурийцев. А Марк Ливий, давая возможность беглецам спастись, сказал: «Пусть останется хоть кто-то, чтобы рассказать о нашей доблести и поражении врага». Пунийцы потеряли более пятидесяти тысяч солдат убитыми, их войско прекратило свое существование. С римской стороны погибло восемь тысяч воинов.
Клавдий Нерон, едва успев возликовать, вспомнил о своих брошенных на произвол судьбы легионах и в ближайшую ночь снарядил приведенный им отряд в обратный путь. В войске, которое он оставил рядом с Ганнибалом, находились опытные легаты, в том числе Квинт Фульвий, прославившийся взятием Капуи, но никакие слава и опыт не способны были заменить для римского солдата авторитета консульского звания, потому уверенность воинам могло придать только присутствие Клавдия.
Боги хранили римлян. Ганнибал проявил странную нерасторопность, и консул вернулся в апулийский лагерь, прежде чем там произошло что-либо существенное.
Клавдий Нерон сполна утолил свою ненависть к Газдрубалу, не только приведя его к поражению и гибели, но и надругавшись над мертвым телом. Он привез с собою голову карфагенского полководца и велел бросить ее перед вражеским валом. В отличие от Ганнибала, Нерон не питал особого почтения к тем немногим людям, которые попирают тысячи других. Для него Газдрубал не был великой личностью, а воспринимался им лишь как захватчик, стремившийся поработить его Родину, и, помимо того, он являлся чужеземцем, то есть почти нечеловеком. Многие соратники Нерона под влиянием широкомасштабных войн и греческого воспитания раздвинули границы своего мировоззрения за пределы померия и приобрели гордость несколько иного порядка. Потому они не могли одобрить последний поступок своего консула, но всеобщая радость была столь велика, что никто не захотел упрекать главного героя этого года.
Когда Ганнибалу принесли голову брата, он впился в нее взглядом и долго молчал. Овладев собою, он сказал: «Узнаю злой рок Карфагена». Вслед за тем к нему привели посланных Клавдием африканцев, которых тот взял в плен у Метавра. От них Ганнибал узнал все подробности о случившемся.
Через несколько дней пунийское войско оставило лагерь и поползло в Бруттий, чтобы забиться в самый дальний угол Италии. Туда же Пуниец согнал население греческих городов, державших его сторону, заставив их покинуть родные очаги.
Ганнибалу невозможно было не понять, что одолеть Рим не в его силах, но он упорно не желал покидать эту страну, в лютой, взращенной с детства злобе к италийскому городу стремясь даже наперекор судьбе вредить ненавистному врагу. Может быть, он рассчитывал на чудо, либо просто не мог поверить в то, что кто-то способен по-настоящему победить его.
В Риме, как только стало известно о предпринятом Клавдием Нероном форсировании событий, установился особый распорядок жизни. Сенат целыми днями заседал в курии, готовый при первой необходимости поддержать государство своим советом, народ толпился на форуме, а многие женщины проводили дневные часы в храмах, простирая мольбы к богам.
Сначала в Город просочились робкие слухи о победе, и люди, возбудившись до предела, все еще опасались радоваться. Потом пришло официальное сообщение о сражении от одного из легатов. Письмо прочли в сенате, а затем — с ростр. Народ восторжествовал, но все же ждал еще более авторитетного подтверждения сведений о великом успехе римского оружия от самих консулов. Наконец происшедшее стало известно во всех подробностях, и обстановка в Городе резко изменилась. Груз войны перестал давить на граждан, и они в полной мере вернулись к мирному труду. Деревенские жители начали возвращаться на свои участки и возрождать запущенное земледелие. Сенат назначил трехдневное молебствие в благодарность богам, даровавшим государству победу, а в скором времени, ввиду пассивности противника, отозвал обоих консулов в Рим.
Марк Ливий и Клавдий Нерон решили и дальше действовать столь же единодушно, как во время сражения. Они в один и тот же день прибыли к Городу и в храме Беллоны, за бороздою померия, встретились с сенаторами. После того как консулы представили отчет о военной кампании, они попросили разрешения вступить в Город с триумфом. Триумф был дарован полководцам без каких-либо возражений.