После полудня силы Публия начали резко убывать, словно клонящееся к горизонту солнце уводило их с собою в неведомый мир вечной ночи. Он поторопился принять ванну, теперь уж точно в последний раз, переоделся в чистое белье и будто бы почувствовал себя готовым предстать пред грозным ликом Орка, а в то же время — будто бы и нет… Его все более одолевало беспокойство, казалось, он забыл сделать что-то очень важное, а времени оставалось все меньше…
Вскоре страдания Публия о некой незавершенности земных дел потонули во мраке утомленья. Рабы отнесли его в дом и положили на ненавистное ложе.
После эффектной сцены с разбойниками слуги посчитали, что их господин бессмертен, что такой человек не может скончаться в постели, как все прочие люди, будь то сенаторы, плебеи, рабы или цари. Но теперь и они поняли, что развязка этой драмы с названьем «Сципион» совсем близка. Они сообщили о происходящем Эмилии, которая как раз тогда ненадолго заехала в Литерн, и та, подойдя к ложу, сколько-то времени смотрела на умирающего. Ей уже давно все было ясно, более того, Сципион умер для нее еще тогда, когда отказался унизиться борьбою за выцветший общественный престиж. Потому теперь матрона относилась к нему так же, как относится кошка к ослабшему котенку, которого она отбрасывает от себя, чтобы не тратить на него молоко, нужное его братьям, инстинктивно понимая, что он уже не жилец. Но, несмотря на сухой голос рассудка, интерпретирующий происходящее как обыденное и задолго до того определенное явление, ей все же было тягостно видеть это зрелище. Потому Эмилия поторопилась уйти, а рабам приказала вызвать ее, когда начнется агония. Одновременно она повелела заложить карету в Рим за детьми, так как погребенье, согласно воле Сципиона, должно было состояться здесь, в Литерне. Неотлучно находящийся тут же в усадьбе старший сын в то время тяжело болел, и ему казалось, что сам он ненамного переживет отца. Ввиду этого Публий мало уделял внимания умирающему, но все же каждый раз, когда доставало сил, подходил к его ложу. Сципион в таких случаях силился взять правую руку сына и с таким рукопожатием смотрел на него долгим запоминающим взором, надеясь пронести дорогой образ сквозь мрак потустороннего безвременья.
Несколько предвечерних часов Сципион провел в вязком тошнотворном полузабытьи, но затем смерть вновь отступила, в очередной раз не отважившись взвалить на себя столь огромную ношу. Последним усилием Публий встал и утренней тропою прошел в сад.
На востоке сгущалась серость, лишь верхушки Апеннин туманно белели, прощаясь с косыми солнечными лучами заходящего солнца, а Везувий на юге еще ярко выделялся гордыми очертаниями вулкана, на западе не виделось, а скорее угадывалось море. На север Сципион не смотрел, ибо там был Рим. Многоэтажные небеса, составленные сегодня высокими перистыми и более низкими кучевыми облаками, хищно красовались разноцветьем, словно только что растерзали в клочья радугу.
Этот день Сципиона оказался и очень долгим и одновременно слишком коротким. Утренние воспоминания о восходе солнца и о прогулках в саду теперь виделись настолько давними, что вставали в один ряд с впечатлениями детства, но все же этот огромный по теперешним его меркам отрезок жизни вышел пустым, не наполненным ни единым событием, достойным последнего дня, за исключением прощального рукопожатия с сыном, и оттого казался потерянным. «Как же так, ведь я видел зарю и знал, что передо мною простирается целая вечность восхитительного весеннего дня, и вот уже закат.» — думал Сципион.
Закат развертывался над Италией во всей своей грозной красоте. Небосвод, разрисованный лихорадочно яркими мазками божественного живописца, походил на гигантское поле битвы. Там было сражение цветов, страдания красок, их вырождение и гибель.
Синева на подступах к горизонту бессильно меркла, белый цвет на кромках облаков медленно умирал, уступая место желтому, а того постепенно вытесняли розовые тона, но скоро они тоже багровели, словно от напряжения борьбы, и принимали агонистический сизый оттенок, затем темнели и становились мертвой чернотою. Круговорот эволюции и деградации красок перемещался по небосводу, торжествующая чернота наступала на горизонт, чтобы в конце концов похоронить под собою солнце.
Этот хоровод света во всем роскошестве своего спектра и мрака во всей его бездонной пустоте увлекал душу, и она вторила оркестру красок сладостной тоскующей мелодией лебединой песни.
Зачарованный Публий, не отрываясь, смотрел в вышину, внемля божественной музыке, пронизавшей все его существо и весь Космос, но вдруг содрогнулся от рыданий, раздавшихся в его душе. Ему предстал образ, подобного которому он еще не видел. Он словно наяву узрел, как от него уходит жизнь, принявшая почти телесное обличье изумительно прекрасной и желанной возлюбленной. Ему даже показалось, будто он схватил ее за руку, стараясь удержать, но она лишь слегка обернулась к нему и с укоризной во взоре беззвучно, на языке свободных душ произнесла: «Пусти. К чему это? Все кончено». Ему же захотелось крикнуть: «Постой! Давай, попробуем все сначала! Ведь я только сейчас узнал тебя по-настоящему, оценил по достоинству, и возлюбил всеми силами! Может быть, теперь мы сможем быть с тобою счастливы…» Но она, удрученная разочарованием, уже отвернулась и шагнула в небытие.
Взор Сципиона померк, душа омрачилась. Он понуро опустил голову, но вдруг почувствовал, что у него осталось лишь несколько мгновений, и, встрепенувшись, посмотрел на север. Ему увиделся родной Палатин, далее — вершина славы — Капитолий, плебейский густонаселенный Авентин, Марсово поле, Большой цирк, храмы, Бычий рынок, торговец орехами, форум. и могильный камень с надписью: «Да оставит тебя и прах мой, неблагодарное Отечество». Затем Публий взглянул на гаснущие небеса и сообразил, что та же картина сейчас наблюдается и в Риме, что тьма погребает в ночи и Палатин, и Капитолий, и форум… Тут же он представил себе Испанию, Сицилию, Нумидию, Карфаген, Элладу, Македонию, Азию — все страны, где ему довелось побывать, и также увидел их во тьме. Ночь широко и размашисто ступала по Средиземноморью. Его душу охватило зловещее и одновременно торжественное ощущение свидетеля глобальной трагедии.
В эти тревожно-величественные мгновенья первых аккордов ночного реквиема мир хоронил Сципиона, а он хоронил мир.
9 августа 1997 г
Словарь
АВГУР — жрец римской коллегии, призванной на основании природных явлений (гром, молния, полет и голоса птиц и т. д.) угадывать волю богов и толковать ее для людей.
АГОРА — центральная площадь в греческих городах, на которой проходили народные собрания и другие общественные мероприятия.
АСС — медная римская монета.
АТРИЙ — главное помещение в римском доме.
АУСПИЦИИ — предсказания на основании поведения птиц.
БАЗИЛИКА — общественное здание с различного типа колоннадами в качестве стен.
БЕЛЛОНА — римская богиня войны. Храм Беллоны находился за пределами городской черты, поэтому там сенат принимал тех, кому был запрещен доступ в город: военачальников, сохранявших империй, иноземных послов.
ВАРВАР — в понятии греков и римлян любой чужеземец; иногда употреблялось с оттенком презрения как синоним слова дикарь.
ВЕЛИТЫ — одетые в холщовые доспехи, вооруженные дротиками, луками и пращами солдаты римского войска из числа беднейших граждан.
ВЕСТАЛКИ — жрицы римской богини домашнего очага и очага римской общины, поддерживавшие огонь в ее храме. Весталки должны были блюсти обет целомудрия.
ВСАДНИЧЕСКОЕ СОСЛОВИЕ — второе после сенаторского сословие в Риме, из представителей которого формировалась конница.
ГАРУСПИК — член жреческой этрусской коллегии, предсказывавшей будущее по внутренностям жертвенных животных.
ГАСТАТЫ — молодые солдаты, составлявшие первую линию легиона.
ДЕЦИМАЦИЯ — наказание провинившегося воинского подразделения в римской армии — казнь каждого десятого, определяемого жребием солдата.