В целом римляне принимали услужливость карфагенян если и не благожелательно, то, по крайней мере, снисходительно; им ведь не впервой было вовлекать в орбиту своих дел побежденный народ.
Вполне понятно, что в такой обстановке Ганнибал не был нужен господствовавшей в Карфагене группировке. Сразу после катастрофического поражения от Сципиона, когда не только пошатнулась его репутация, но сама жизнь держалась на волоске, Ганнибал пошел на компромисс и стал лавировать между двумя основными политическими силами, стараясь угодить и тем, и другим. Партия землевладельцев благосклонно отнеслась к его заигрываниям и на время приютила его в своих рядах, защитив от гнева обманутого народа и оскорбленных соратников. Однако, использовав этого последнего прямого потомка Барки для того, чтобы расправиться с баркидской группировкой, аристократы, по достижении своих целей, отказались от него. Несмотря на то, что Ганнибал, подчиняясь власти момента, активно ратовал за мир с Римом, его имя оставалось символом войны, и своим присутствием он компрометировал миротворцев как в глазах сограждан, так и римлян. Кроме того, по самой своей природе: по воспитанию, происхождению и виду имеющейся собственности — Ганнибал являлся врагом партии Ганнона и Газдрубала Гэда, ибо, хотя он и приобрел поместье в плодороднейшей области страны Бизацене, стремясь уподобиться матерым плантаторам, основные богатства ему всегда приносила военная добыча и эксплуатация заморских территорий. Отторгнутый чуждой средой, Ганнибал попытался возвратиться в прежний стан военной знати и купечества. При этом на упреки в недавнем предательстве он, не мигая, отвечал, что не переметнулся к противнику, а старался примирить обе партии в целях консолидации сил государства в трудный исторический период. Он даже переходил в контрнаступление, заверяя бывших товарищей, будто ему это удалось, и они обязаны своим спасением именно его двуличию. Однако женщины в то время политикой не занимались, а мужчин обмануть голым словотворчеством было сложно, потому баркидская партия не простила последнего Баркида, и примирение не состоялось.
Оставшись на бесплодном идеологическом поле между двух враждебных лагерей, неунывающий Ганнибал попробовал обратиться к народу. Но кем или чем был тогда карфагенский народ? Отчужденный от власти и забывший значения слов «гражданин» и «Родина» с одной стороны, и зараженный алчностью — этим вечным двигателем человеческих пороков — с другой, он был даже ниже толпы, поскольку не представлял собою единства. С распадом общинной собственности на частную распался и народ, разделившись на мизерные элементарные частицы, заряженные взаимоотталкиванием и неодолимым тяготением к собственным сундукам. Люди оставили некогда шумную, бушующую жизнью городскую площадь у подножия Бирсы, оккупированную ныне крикливыми торгашами, и расползлись по норам, закопались в рутину. Формально Карфаген оставался республикой, и высшим органом власти по-прежнему было народное собрание, но, поскольку народа не стало, оказалось упраздненным и народное собрание. Какое-то время некоторые политики, видевшие синее небо в розовом свете, пытались заманить плебс на главную площадь подачками, но позднее они прозрели и убедились, что гораздо эффективнее давать взятки политическим противникам, чем подкупать толпу. С тех пор знать кормила плебс только посулами, а государством правила самостоятельно, чернь же утешалась мнением, будто по-иному никогда нигде не было, и быть не может.
Отлавливая случайно отбившихся от родного сундука горожан и ораторствуя на всех перекрестках, Ганнибал лишь привлек к себе излишнее внимание могущественных людей, которые так и назывались «могущественные», что переводилось с пунийского языка как «знать», в отличие от простых людей, именовавшихся «малыми». Олигархи вознамерилась осадить непоседу и затеяли против него суд. Это начинание с воодушевлением подхватили бывшие соратники Ганнибала, сообразившие, что процесс по делу побежденного полководца можно превратить в очистительный ритуал, призванный смыть с их партии проклятье неудач и проступков, дабы, похоронив своего бывшего лидера в грязи сточной клоаки людской злобы, они могли бы возвратиться в тронный зал политики очищенными от скверны.
Ганнибала обвинили в присвоении италийской добычи и в том, что из-за чрезмерной, даже по пунийским понятиям, корысти, он упустил возможность одолеть Рим, так как после великой каннской победы слишком долго продавал пленных и очень уж скрупулезно делил захваченное в битве имущество, а затем и вовсе ударился в разгул, всем войском вкушая прелести развратной Капуи. К этому официальному обвинению добавилось множество частных претензий и нападок. Все чем-либо недовольные карфагеняне несли ком грязи, чтобы швырнуть им в пошатнувшегося колосса и тем самым отвести душу, забыть на миг о собственных бедах при виде несчастья гораздо большего. Обделенные им офицеры упрекали полководца в тираническом типе командования, в том, что он пригревал у себя в штабе только посредственностей и не терпел рядом с собою талантливых, крупных людей, ввиду их требовательности, ибо всеми фибрами своей пунийской души страшился раздела добычи и не переносил страданий этой процедуры. В качестве примера приводили случай с его братом Магоном, которого он после первых италийских побед сослал в Испанию, вспоминали в этой связи и других легатов. На поверхность бытия всплыли и совсем давние события, произошедшие в Испании двадцать пять лет назад, когда Ганнибал пришел к власти в результате предательского убийства его предшественника Газдрубала подосланным наемником, объявленным потом сумасшедшим маньяком. Однако темные обстоятельства его воцарения в Испании ныне дополнительно покрылись мраком времени, и что-либо конкретное по этому вопросу выяснить не удалось, но эмоциональный фон вокруг Ганнибала стал еще более черным. «Никто не извлекал блага из власти, добытой преступлением», — поучительным тоном изрекали патриархи. «Он еще тогда разгневал богов, покаравших за его грехи всех нас!» — в тон им восклицали обыватели. Ему ставили в вину также и то, что некогда в Испании он отказался принести в жертву своих детей, как того требовал пунийский закон, и вместо них велел зарезать три тысячи пленных иберов. Но более всего Ганнибала проклинали за безобразно проигранную африканскую кампанию. Люди поносили его самомненье и говорили, что ради Отечества он обязан был смирить гордыню, признав превосходство вражеского полководца, и вести войну более осторожно, применяя методы, исключающие риск полного провала.
Земля шипела и плавилась под ногами Ганнибала от обрушившегося на него шквала ненависти сограждан, но он, не раз видевший атаки римских легионов, не устрашился этого нападения и как опытный военачальник, понимающий, что лучшей защитой является наступление, сам пошел вперед на врага. Он выступил с ответными обвинениями в адрес олигархического карфагенского совета, заявив, будто сражался с Римом в одиночку, брошенный государством на произвол судьбы. Полководец без устали перечислял свои италийские успехи, после которых ему, по его мнению, не хватало до окончательной победы какой-то тысячи талантов. «Вместо того чтобы закупить еще одну, последнюю партию наемников, они, эти бессильные «могущественные», закупали родосское вино и замысловатые эллинские безделушки для ублажения извращенного вкуса и неимоверной лени! — яростно громил неприятеля Ганнибал. — А ведь стоило нам купить еще несколько десятков демагогов италийских общин и бросить на римлян десяток тысяч даровых иберийских рубак, и я залил бы Карт-Хадашт фалернским вином, так, что оно перехлестывало бы через стены, забил бы ваши мастерские и именья патрициями, а постели наполнил бы гордыми римлянками, которые были бы вам мягче перин! Расправившись с Италией, я шагнул бы в Македонию, затем — в Азию, ведь покорителю Альп не страшны никакие преграды! Все сокровища мира стеклись бы в Африку, простой булыжник здесь был бы дороже золота! Еще немного, и вы стали бы богаче самих богов! Но вот они! — выкрикивал Ганнибал, указывая на благодатный склон Мегары, где увитые плющом и декоративным виноградником нежились в тени высоких пальм дворцы толстосумов, включая и грандиозный замок самого оратора. — Вот они украли у меня победу, а у вас — все земные блага!»