особенности психической организации человека, который написал роман "Зависть" только для того, чтобы к произведениям о могучих человеческих страстях прибавить еще одно, о той страсти, которую он знал лучше всех остальных.
В связи с этим Юрий Олеша никогда не мог успокоиться. Все время думал: известный он или неизвестный. Он писал об этом сам, спрашивал у других. Другие тоже писали.
"Шарж на него был опубликован в газете "Литература и жизнь"".
Когда ему показали газету, он сказал:
"Не может быть, это они ошиблись. Человек, на которого публикуют шарж, должен быть очень популярным"1.
Вл. Лидии один из первых обратил внимание на эту замечательную особенность Олеши и рассказал о ней:
"Как вы думаете, - спросил меня раз Олеша, как обычно, неожиданно, занимаю я прочное место в литературе?"2
Переходим к следующему разделу: " О том, кто и как именно любит меня".
"Гайдар... меня любил и высоко ставил..."
"Мне кажется, что она (Сейфуллина. - А. Б.) любила меня как писателя..."
"Скульптор Абрам Малахин симпатичен, умен, тонок и любит меня".
"Он (Гладков. - А. Б.), как мне кажется, любил меня"3.
"Он (Ильф. - А. Б.) посмеивался надо мной, но мне было приятно ощущать, что он относится ко мне серьезно и, кажется, меня уважает"4.
"Он (Шолохов. - А. Б.) отозвался о моих критических отрывках с похвалой - причем в интервью, так что во всеуслышание "5.
"Щукин сказал мне как-то, что из меня получился бы замечательный актер"6.
"Ему (Катаеву. - А. Б.) очень нравились мои стихи..."7
1 Иосиф Игин. Сигареты "Тройка". М., Библиотека Крокодила, № 36, 1965, с. 57.
2 Вл. Лидин. "Люди и встречи". - "Наш современник", I960, № 5, с. 249.
3 Юрий Олеша. Ни дня без строчки... Из записных книжек. М., 1965, с. 159, 283, 292, 294.
4 Юрий Олеша. Ни дня без строчки. - "Вопросы литературы", 1962, № 6, с. 179.
5 Юрий Олеша. Ни дня без строчки. Из записных книжек. М., 1965, с. 291.
6 Юрий Олеша. Ни дня без строчки. - "Вопросы литературы", 1964, № 2, с. 159.
7 Юрий Олеша. Ни дня без строчки. Из записных книжек. М., 1965, с. 284.
Теперь мы подошли к самому ответственному разделу: "О том, как я люблю себя сам".
В этом разделе мы проследим одну из важнейших сквозных линий жизни и творчества писателя - линию любви к самому себе.
Из всех замечательных художников XVIII-XX веков, которых мне пришлось особенно сосредоточенно изучать, только двое - Юрий Олеша и граф Д. И. Хвостов придавали столь серьезное значение своей роли в истории отечественной литературы.
И это заслуживает самого глубокого уважения и пристального внимания.
О том, как Юрий Олеша любит себя, он рассказывал всю жизнь, иногда очень обстоятельно, иногда (реже), лишь бросив две-три выразительные фразы, но всегда охотно.
Так как я связал себя границами подборки, то из необъятного материала на эту тему вынужден держаться лишь высказываний, попавших в различные публикации "Ни дня без строчки". Несом-ненно, это тяжело отразится на качестве моей книги, но, я уверен, другие исследователи, которые придут после нас, изучат тему любви Олеши к самому себе полнее и глубже.
Не желая, однако, пускать эту важнейшую для народного хозяйства тему на самотек, я предла-гаю читателям ознакомиться лишь с несколькими высказываниями, не дающими достаточно полного облика писателя, но прокладывающими пути к научному изучению предмета.
Вот некоторая часть высказываний, прокладывающих пути:
"По старому стилю я родился 19 февраля - как раз в тот день, в который праздновалось в царской России освобождение крестьян. Я видел нечто торжественное в этом совпадении; во всяком случае приятно было думать, что в день твоего рождения висят флаги и устраивается иллюминация".
"Я очень сильная фигура детства. Обо мне говорят в парикмахерской, в дворницкой, в греческой мясной лавке (в связи с тем, что ему чуть было не выбили глаз. - А. Б.), в богатых квартирах и бедных".
"Это был самый обыкновенный профессор, необыкновенно было то, что перед ним стояла целая группа хороших поэтов (в их числе Ю. Олеша. - А. Б.)... И где-то еще скребли кошки этого буржуазного профессора по той причине, что молодые поэты, сиявшие перед ним, были на стороне революции с матросней, с кавалеристами в буденовках, с чекистами".
"Когда я думаю сейчас, как это получилось, что вот пришел когда-то в "Гудок" никому не известный молодой человек, а вскоре его псевдоним "Зубило" стал известен чуть ли не каждому железнодорожнику, я нахожу только один ответ. Да, он, по-видимому, умел писать стихотворные фельетоны с забавными рифмами, припевками, шутками".
"Я как-то удачно сказал себе, что я не иду по земле, а лечу над ней".
"Где-то я писал о морозе, неподвижном, как стены. Это хорошо сказано".
"Вы острите... Вы хорошо острите. "Служба крови", например, - это хорошо".
"Я твердо знаю о себе, что у меня есть дар называть вещи по-иному" .
"В Средней Азии особенно оценили меня за строчку, в которой сказано, что девушка стояла на расстоянии шепота от молодого человека. Это неплохо на расстоянии шепота!"
"Войдя в известность как писатель, я все никак не мог познакомиться с ней (Анной Ахмато-вой. - А. Б.). О себе я очень много думал тогда, имея, впрочем, те основания, что уж очень все "признали" меня... (Его знакомят с Ахматовой. - А. Б.). У меня было желание, может быть, задраться. Во всяком случае, она должна, черт возьми, понять, с кем имеет дело... Не знаю, произвело ли на нее впечатление мое появление... Возможно, что, зная о моей славе, она тоже занялась такими же, как и я, мыслями: дать мне почувствовать, кто она".
"Когда-то, очень давно, когда я, как говорится, вошел в литературу, причем вошел сенсационно..."
"Думал ли я, мальчик, игравший в футбол, думал ли я, знаменитый писатель, на которого, кстати, оглядывался весь театр..."1
Но особенного внимания заслуживает отрывок, в котором Юрий Олеша от частных замечаний переходит к важнейшему обобщению, в результате чего возникает твердо построенный историко-литературный ряд.
Он начинает не сразу, и сначала, как обычно у Олеши, появляются лишь острые и характерные подробности.
"До некоторых размышлений Томаса (Манна. - А. Б.) мне не дотянуться, пишет Олеша, - но в красках и эпитетах я не слабее".
В следующем отрывке рассказано о том, что такое Томас Манн и какое место он занимает в истории мировой литературы.
"Умер Томас Манн. Их была мощная поросль - роща с десяток дубов, один в один: Уэллс, Киплинг, Анатоль Франс, Бернард Шоу, Горький, Метерлинк, Манн.
Вот и он умер, последний из великих писателей"2.
1 Юрий Олеша. Ни дня бс.1 строчки. Из записных книжек. М., 1905, с. 281, 18, 39, 135, 141, 5, 278, 168, 257, 160-161, 158-159, 294, 181.
2 Юрий Олеша. Ни дня без строчки, с. 236.
Так как из предыдущего отрывка мы узнали, что Олеша в некотором отношении - в эпитетах и красках - не слабее Томаса Манна, а о красках в другом месте сказано, "...что от искусства до вечности остается только метафора", то становится ясным, что в некотором отношении он не слабее Уэллса, Киплинга, Анатоля Франса, Бернарда Шоу, Горького, Метерлинка. Об Уэллсе Олеша восторженно восклицает: "Я уж не говорю о великом Уэллсе!" Других он тоже очень хвалит. Порицает только Шоу ("Я не люблю Бернарда Шоу"). Теперь нам становится ясным, что, будучи в некотором отношении не слабее Манна, Олеша не слабее и всей рощи. (По аксиоме, если две величины порознь равны третьей, то они равны между собой.) Таким образом, мы узнаем, что была мощная поросль великих писателей, один в один: Уэллс, Киплинг, Франс, Шоу, Горький, Метерлинк, Манн, Олеша.
Для того чтобы обилие высказываний на такие ответственные темы не рассеяло внимания читателей, необходимо наиболее капитальные высказывания, разбросанные по этой книге, собрать воедино.
Вот эти высказывания, воссоздающие подлинный облик автора "Зависть" лучшей книги Юрия Олеши, обладавшей высокой свободой самовыражения. Никогда никем не интересовав-шийся, кроме себя, человек написал книгу о себе, книгу-исповедь. И поэтому все, что после "Зависти" сказал Юрий Олеша, мы уже знали от Николая Кавалерова.