Люля была уже там. Она сидела в глубине под низкими чердачными сводами на каком-то чердачном хламе; на ней, как и на всех девочках нашей ватаги, была школьная форма. Лямки ее черного форменного передника соединял спереди большой бант, косо висящий на одной нитке.
Было бы приятно написать, что кто-то из нас сразу протянул Люле свой портфель; портфелем можно и закрыться от ударов, набитым книгами портфелем можно и больно ударить. А если бы Люля взяла у нас этот портфель, о котором одно удовольствие было бы сейчас вспомнить, стало бы еще и ясно, что она все же на что-то надеется, пусть на чудо. Было бы приятно написать, что Люля, помотав головой, сама отказалась принять у нас портфель. Но никто из нас не протянул Люле своего портфеля. Правда, ее портфель стоял здесь же, прислоненный к стене. Она действительно сама его не взяла. Может быть, она пока не хотела нам показать, что все же надеется на чудо? Когда мы смотрели на Люлю, она улыбалась нам. Но улыбка ее дрожала и кривилась, и было видно, что она здорово боится.
Мы столпились возле окна и высматривали Свинью. Люля сидела в стороне от нас, на чердачном хламе. Прошел тогда, наверное, целый урок. Свиньи не было. Было бы приятно вспомнить, что вот здесь кто-то из нас не выдержал и сказал: «Все. Нечего ждать, Люля. Ждать ведь никто не уговаривался!» И Люле без страшного боя досталась бы ее гордая победа. Но тогда никто из нас не сказал этого Люле, а если бы ей вздумалось подняться, чтобы уйти, — мне кажется, что мы бы все, как один, встали бы перед ней и уйти ей не позволили.
Свинья, конечно, пришел. Заставил себя подождать не меньше чем два урока и пришел. Сперва мы услышали, как он крикнул снизу: «Сдаетесь?!» — и наш дружный трусливый хор ответил ему в темноту: «Сдаемся, Орел! Физкульт-привет!»
Потом мы услышали, как медленно и посвистывая Свинья стал подниматься. Потом мы увидели, как не спеша, вперевалочку он поднимается, как ремень его продырявленной полевой сумки обмотан у него вокруг руки, — так он носил ее, когда тот, кого он шел бить, был ненамного слабее его. Мы расступились и пропустили Свинью на чердак. Люля встала с чердачного хлама. Она и теперь не нагнулась, чтобы поднять портфель. С пустыми руками она шагнула навстречу Свинье. И остановилась. Она не смотрела на Свинью. Она смотрела мимо Свиньи. На нас. Свинья медленно шел к Люле. Он крикнул: «Сдаешься?!» — а Люля пробубнила свое: «Я тебя победю, Свинья!»
И вдруг кулак Люли врезался в нос Свиньи. Свинья покачнулся. Люля снова ударила кулаком Свинью в лицо. Свинья охнул, закрыл лицо рукой, и Люля в это время сильно пнула его ногой в живот, и Свинья крякнул, сложился пополам, потом завертелся волчком, держась за живот, и упал, а Люля крикнула ему: «Сдаешься, Свинья?!» — и Свинья ответил: «Сдаюсь, сдаюсь!» Может быть, когда мы увидели, как Люля стоит с пустыми руками перед Свиньей с его пузатой полевой сумкой, едва доставая макушкой ему до подмышек, — мы все захотели, чтобы так было. Но мы не верили в то, что так может быть, и потому всерьез не думали об этом, и потому нисколько не удивились, когда все было не так.
Тогда Свинья подошел вплотную к Люле и ударил ее кулаком в лицо.
Из ноздрей Люли выскочили красные пузыри соплей и крови. На наших глазах нос Люли стал пухнуть и вырос, как большая картошка. Люля и рук не подняла для того, чтобы ударить Свинью или хотя бы защититься. Она ревела и смотрела не на Свинью. На нас. Свинья, по-видимому, тоже не ожидал, что Люля и не попробует с ним драться. Он стоял и глазел на Люлю. Мы молча смотрели то на Люлю, то на Свинью. Но вот Свинья крутанул рукой, размотал ремень своей сумки, сжался и закружился на месте волчком, набирая сумкой силу удара, а Люля — Люля посмотрела на сумку, которой Свинья набирал силу удара, и легла на пол. Она легла на мусорный пол чердака на бок, поджав ноги и подложив обе руки под щеку! Легла и лежала на полу чердака, как у себя на диване! И таращилась снизу вверх не на Свинью. На нас.
И Свинья перестал раскручивать сумку.
Он посмотрел на лежащую на полу Люлю, крутанул сумку, враз обмотав ремень снова вокруг руки, и, оттолкнув кого-то из нас, побежал вниз по лестнице. А Люля вскочила и крикнула ему в спину: «Сдаешься, Свинья?!» И он ответил ей уже снизу: «Конечно. Люля, сдаюсь!».
Конечно, мы бы не возражали, если бы тогда все так вышло. Конечно, никто из нас не сказал и не сделал бы Люле ничего обидного за то, что она не стала драться, если бы все получилось так.
Но, конечно, мы нисколько не верили в это, потому что ничуть не удивились, когда Свинья раскрутил хорошенько сумку, подошел к лежащей на полу с поджатыми ногами Люле и со всего размаха ударил ее сумкой но спине и еще раз по животу. А Люля лежала на чердачном полу, как на диване, ревела и таращилась снизу вверх не на него — на нас. И Свинья наклонился к ней и крикнул: «Сдаешься?!» А она сквозь рев пробубнила свое: «Я тебя победю, Свинья!» — и Свинья засмеялся, отшвырнул свою полевую сумку, обернулся к нам и крикнул: «Сдаетесь?!» И тут-то мы дружным хором гордо ответили ему наконец: «Ни за что не сдаемся тебе, Свинья!» — и двинулись на него тесным рядом из полутора десятков человек.