Вот кто действительно поплачет, так это Ромка и Стасик.
Хотя, если хорошенько разобраться, чего им плакать, если теперь они смогут во всем быть первыми? В плевках в длину и высоту, в охоте на голубей, в свисте через лист лопуха, в слежке за шпионами, в разжигании костра и всяком таком.
Нет, они будут рады!
Поэтому Елизавете терять нечего.
А вот увидеть, как по ней будут скучать, – интересно!
Ведь все же мама с папой и бабушкой, наверное, позже (когда хорошенько нарадуются тому, что избавились от такой непослушной Елизаветы) начнут плакать и жалеть, что ее нет.
Мама скажет: ну зачем мы так издевались над ней, запрещали рисовать на обоях, заставляли есть кашу?
Зачем мы не позволяли ей бродить у реки, скажет папа. Ой, зачем я ругала ее за то, что путает мои нитки, заплачет бабушка.
И даже Саша всхлипнет, мол, пусть бы брала велосипед – сколько угодно!
А Светлана Михайловна будет стоять тихо, и все сразу поймут, что это она была виновата, когда ставила Елизавету в угол на глазах остальных детей и жаловалась на нее родителям.
Олька принесет ей свою дорогую немецкую куклу, волосы которой Елизавета раскрасила лаком для ногтей, скажет: ах, бери, хоть всю раскрась, мне не жалко. А Лера…
Лера пожалеет, что не пригласила Елизавету на свой день рождения, скажет: пусть бы ходила к нам в гости хоть каждый день – у нас еще много есть чего поломать!
…Ресницы у Елизаветы покрылись инеем и стали длинными-длинными, как у сказочной Снегурочки. Сквозь них было так интересно наблюдать за тем, как красив мир – будто соткан из кружева. А еще было интересно слушать тишину – такую тихую-тихую, как будто сидишь внутри яблока.
Вот интересно, думает Елизавета, как же будет ТАМ – то есть после того, как она умрет? Конечно, кашей ее не будут кормить, и это хорошо. И Саша не будет донимать ее утром, стягивая с нее одеяло. И папа не будет заставлять чистить зубы.
Бабушка не будет заплетать косы и мыть их заваркой, чтобы они блестели. И мама не будет читать ей на ночь «Винни-Пуха».
Словом, будет Елизавета сама себе хозяйка: хочешь – спи, хочешь – лезь на пожарную лестницу и виси вниз головой, сколько душа пожелает, – хоть сто лет подряд!
«Пер-спек-тива…» – сказал бы папа.
Елизавета не знала, что такое «перспектива», но слово ей не нравилось – оно было колючим и скучным.
Снег действительно пах яблоком, и Елизавета с удовольствием начала сгрызать его с подмерзшего воротничка. Во-первых, это было вкусно, а во-вторых, приближало к цели – похолодеть изнутри.
Над Елизаветой закружилась ворона. Она была единственной черной точкой в этой белизне. Она – да еще одинокая Елизаветина голова, торчащая из-под сугроба. Ворона примостилась на ветке и внимательно смотрела вниз, разглядывая Елизавету.
У нее были умные черные глаза.
«Пер-спек-ти-ва» – презрительно каркнула она.
Наверное, ей тоже не нравилось это слово.
Ворона наблюдала за Елизаветой до тех пор, пока небо не стало синим, а в нем не начали зажигаться маленькие свечи. А потом полетела к своим детям. У нее их была целая куча – зачем же ей приглядывать еще и за Елизаветой?
А Елизавета уже передумала кучу разных мыслей, и без вороны ей стало скучно.
Снег вокруг нее покрылся тонкой ледяной коркой.
Елизавета сломала ее и принялась выбираться из-под сугроба.
Ей было обидно: никакого холода она не испытывала. Вероятно, его испытывали только шуба и шапка, которые лежали рядом и покрылись стеклянными ледяными трубочками.
Елизавета надела шубу, обгрызла с перчаток сосульки и бесславно поплелась обратно, домой.
У дверей своей квартиры она нащупала на шее веревку с ключом.
Ключ был совсем холодным и не слушался ее рук – никак не хотел попадать в замочную скважину.
И Елизавета вдруг почувствовала, что и сама стала твердой и холодной, как этот ключ.
За спиной услышала шаги, а потом кто-то крепким подзатыльником просто-таки втолкнул ее в квартиру.
Елизавета влетела в прихожую, как ракета.
– Вот она, сама объявилась! – крикнул Саша в глубь квартиры и снова дал Елизавете крепкий подзатыльник: – Весь район из-за тебя обежал, замерз, как собака! У-у-у…
И он показал Елизавете кулак.
Навстречу им уже выскочили мама и бабушка.
Лица у них были такие взволнованные, такие испуганные, что Елизавете стало стыдно за то, что она хотела вот так неожиданно бросить их на произвол судьбы.
С Елизаветы медленно начали стекать ручейки – с шубы, с варежек, с валенок, с ресниц и волос. Она стояла посреди целого озера и думала, что сейчас она вся стечет водой на пол, как сосулька.
Елизавету раздевали в шесть рук.
Повесили все вещи в ванной комнате, чтобы с них стекла вода, напоили горячим чаем, одели в теплую пижаму и шерстяные носки.