— Дарк, че это за говно?… Мне плохо… — пытался бузить Аланик.
— Так… не заваливаемся, осторожненько. Походим сейчас немножко, водочки попьем, снимем тебя сейчас…
Аланик сидел на кухне и пил водку. Лиля курила гадкие ароматизированные сигареты. Текки тянула ледяное клубничное молоко через соломинку. Я звонила Бурой.
— … да нормально все. Тут Ал повредился только маленько. Водкой отпаиваем, ничего вроде. А ты где? Приходи, давай, а то совсем как-то…
Они пришли вместе с Дарк через полчаса. Бурая жила в пятнадцати минутах пешком от студии. Я не сразу узнала нашего админа: Бурая была лысая, как колено и накрашена чуть ярче обычного. Одежда — изящная кожаная курточка, темно-зеленый свитер грубой вязки под горло, штаны с огромным количеством маленьких ремешков, алая сумка, которая была единственным ярким пятном, не подходящим ни к чему. Хулиганский Нью-Йорк, Бурая была действительно бесподобна.
— Дарк, у тебя деньги есть?
— Рублей десять.
— Бурая? У нас ни кофе, ни еды… Только водка.
Я внезапно осознала, насколько мы все неблагополучны, насколько мы предоставлены сами себе. Сборище голодных, обдолбанных и одиноких существ. Мы настолько изуродовали себе жизнь, что не в состоянии протягивать руку помощи даже самим себе.
Я взглянула на Аланика: он пытался отлепиться от стенки, никто ему не мешал в этом нелепом и бессмысленном мероприятии. Общежитие. Кухня лепрозория, в которой больные хронической нежизнеспособностью, изолируются от социума для того, чтобы впредь заражать своими язвами только друг друга. Петербургская прописка была только у меня и Лилит. Было здорово, если кто-то где-то угощал нас ужином. Я уже не стеснялась дома у мужчины попросить положить свои вещи в его стиральную машину. Лилит всегда составляла список подарков на праздники. Подарков, которые она хочет. Аланик не медлил с сексом, если молодой человек, которого он едва знает, покупал ему зимнюю куртку. Или пиццу.
Наши диалоговые окна с миром всегда заключались только в бумажках с водяными знаками, в смс. В мужчинах и женщинах, которые оставляли свой эпидермис под нашими ногтями.
Я думала, что ведь никто никогда меня ни от чего не защищал. Хотелось верить, что это просто потому, что меня никто никогда не обижал по-настоящему. Что было просто не от чего защищать. Я осмотрелась: Аланик лежал на полу, свернувшись калачиком, Лилит и Бурая укрывали его одеялом и пытались всунуть под голову подушку. Текки сидела, прислонившись головой к стенке, и жевала пластиковую соломинку, глаза у нее были на мокром месте. Дарк наливала водки. Себе и мне. Я пошла в ванную и уперлась лбом в жирное зеркало, прямо в надпись. Глупый, нефункциональный и театральный жест. Меня есть от чего защищать, зло подумала я. Я посмотрела на себя: зеленоватое лицо, чересчур ярко накрашенный рот, в разводах помады лоб. Меня есть от чего защищать. От всего этого.
Я зажмурилась. Я попыталась плакать, но у меня не получилось. По привычке, я не подпускала боль слишком близко. Это похоже на рвотный позыв при пустом желудке. Меня начало трясти — такое иногда случалось, если я долго не ела и принимала алкоголь. Дрожь становилась все более крупной и плавной — я потихоньку успокаивалась.
Она подошла сзади и начала ладонью вытирать мне лоб. Заурчал от горячей воды кран. Она намыливала руку и спускала розовую пену. Снова намыливала. Снова спускала.
— Я заберу тебя отсюда, — глухо сказала она мне в затылок.
— Куда?
— К себе. Лилька сильная, а ты — слабачка.
Я повернулась к ней, ноги еще плохо слушались меня, она поддержала меня за пояс мыльной рукой. Дрожь возвращалась, но не от голода. Я попыталась пожать плечами.
— Я ничего не умею. Кроме этого.
— Мы научимся. Мы обязательно научимся.
Я поняла, что с этого момента до меня есть дело. У меня есть это «мы». Она сказала «мы обязательно». В притоне разврата это звучит как клятва.
Кто-то меня заберет. Меня заберут отсюда. Меня заберут. Возьмут и заберут. Мне хотелось повторять это и повторять.
Мы с Дарк уже второй месяц упражнялись в простом гомосексуальном семейном счастье.
— Да еду я, блядь, еду!!!!! Через сколько?! Минут через двадцать пять!!! В пробке я стою!!!!
— Одевай перчатки, холодно.
— Надевай перчатки. НА себя вещи НАдевают. Одеваешь ты… ну, меня вот сейчас ты одеваешь…
— Значит, тебя я Одеваю, а перчатки ты НАдеваешь?
— Ага.
— Нет, я бы все-таки поспорила… иногда я тебя НАдеваю.
— Дура ты безграмотная. Иди вон куртку НАДЕНЬ.