Бурая, я, Лилит и Таня-Три-Икса возлежали роскошными мешками с тушенкой на двух диванах. Занавески, мнящие себя стенами, были завязаны узлами так, чтобы не мешать нам общаться. Рабочие места были переоборудованы нами в огромную спальню, в темноте интимно мерцал порносайтом монитор: Бурая работала в любом состоянии.
— Суки румынские!
— Да ладно, Ленин сказал делиться, — я перевернулась на живот.
— Делиться, но не пиздить же хлеб у сестер-славянок!..
— Какие они те сестры-славянки? Не ной, мы другой сайт найдем!
— Да надоело уже: ищешь-ищешь, потом приходит Польша или там эта… Румыния и говорит: «Ой…. Какой очаровательный ничейный сайтик! Будем тут жить!». Заколебали, проститутки.
— Но с другой стороны, — Таня аккуратно посмотрела на Бурую, — они же не крадут явки и пароли, они сами его находят. Просто чуть позже, чем ты….
— Надоело уже работать в условиях жесткой конкуренции, — голосом первомайской демонстрации заключила Бурая. Она была моделью старой школы, умела тонко общаться с мембером[3], писала дико возбудительные дискрипшны на комнаты[4], кокетничала, но с раздеванием медлила всегда. — Либо пенетрэйтай себя дилдой в эссхоул, либо мембер хэз лэфт. Вот как тут жить? Валюша уже начал дурака валять, больше сетевым блядством занимается, чем работой. Я понимаю, надоело, я всех понимаю… Давно, кстати, они уединились там?
— Валюшу не тронь, — Лилит и я испытывали к нему особую нежность, — Валюша друг нам.
— Падррруга, — пискнула я.
— Они подруги, они вчера воон там у зеркала латину отжигали с Марусей. Маруся в красных носках до колена, Валюша с голым торсом. Отдалась бы обоим.
— Ну вот, видите? Кто-то еще премию за трудоголизм хочет… Работники…
— Для поддержания формы! — взвыла я. — Кому нужна девка с пролежнями и отсиженными ногами?[5]. А так мы пофоткались потом еще потные и румяные, гибкие и разогретые…
— Чего-то не вижу я тех фоток, — Бурая полезла в галерею, а я между делом уничтожила взглядом Лилит. Паша Морозова.
Таня-Три-Икса читала Зюскинда, карманное издание, разумеется.
— да… с личной гигиеной в старой Франции были трудности, — она приласкала нас всех взглядом кротким и умиротворяющим…
— Лиля, как вы тут с Текки йогами-хуегами занимались на рабочей кровати, так я молчу как партизан… — зашипела я.
Никогда она так не прыгала дверь открывать на звонок. Вообще, открывать дверь не любил никто: в теплой студии мы сидели полуголые, а дверь открывалась не на лестницу, а прямо на улицу, причем в проходной двор. Зимы были у нас холодные и недружелюбные, а проходящие мимо люди заглядывались на наши драные колготки и кружевное белье. В лучшем случае.
Лилит отступала назад медленно, сначала в прихожую, потом в зал с зеркалом во всю стену, затем, задевая попой узлы занавесок, шагнула на нашу сонную сумрачную территорию.
3