– Сними мокрое белье, – перевела взгляд на дверь, отрицательно помотал головой. – Не уйду, даже не надейся. Ты на ногах еле стоишь. Смирись, сегодня я твоя тень. Или вызываем врача и сдаем тебя на поруки им. Выбирай.
И пусть это грубый шантаж, мне пофиг. Я не смогу оставить ее одну в таком состоянии. Не могу, не хочу и не собираюсь бороться с этим. Хотя бы сегодня.
Домашние штаны и футболка обнаружились тут же, в ванной. Обнял девушку за талию, крепко прижал к себе, попутно вытирая полотенцем, вытащил из воды. И не смог отпустить ее еще пару секунд. А Мара просто равнодушно висела, не пытаясь вырваться, как то показать свое недовольство моим самоуправством или наоборот, прижаться и попросить таким образом поддержки. Совершенно ничего, как будто куклу обнял.
– Переодевайся, малыш. Тебе еще чаю горячего выпить надо и посмотреть что с твоей рукой. Давай, мелкая. Потом отдохнешь, поспишь и будешь как новенькая.
Руки под полотенцем завела за спину, чуть слышный щелчок, кинула лифчик в корзину для стирки. Тяжело сглотнул. И нет – не сексуальное влечение. Просто хочется обнять ее, прижать к себе и не отпускать. Но и то, что передо мной почти обнаженная девушка не волновать меня не может. Трусики отправились в компанию к лифчику. Расправил в руках бесформенную футболку, прямо поверх полотенца натянул ее на голову девушки. Снял мокрую тряпку, на руки и в комнату, под одеяло.
Лена сидела на кухне, вжавшись в угол и обхватив обеими руками высокую кружку. От моего появления вздрогнула и уставилась на меня испуганными глазами.
– Тебе лучше уйти, сейчас ты лишняя. Я позвоню, и ты мне все расскажешь. В подробностях и лицах, – внимательно посмотрел на нее, Лене ничего не оставалось, как просто кивнуть, поставить кружку на стол и уйти в коридор. – Она сегодня под моим присмотром, – девушка вдруг обернулась и подозрительно уставилась на меня. Я понял, о чем она подумала. И это совершенно неожиданно привело меня в бешенство. – Ты лучше думай! И не равняй всех по своим меркам! Свободна!
Продолжила смотреть на меня с вызовом. И пусть я вижу в ее глазах страх, но и решимость стоять до конца не даст ей оставить подругу со мной просто так. Сжал кулаки, досчитал до пяти. Немного успокоился. Подошел почти вплотную, нависая над девушкой.
– Она слишком важна для меня чтобы я мог воспользоваться ситуацией.
Несколько секунд внимательно вглядывается в мои глаза, наверное, что-то там видит важное для себя, кивает, обувается, накидывает куртку и уходит, больше не сказав мне ни слова.
Сел рядом с Марой, держа в руках чашку горячего чая с малиной и медом. Бледное осунувшееся лицо, потухший взгляд, опущенные уголки губ, синяки под совершенно сухими глазами. Зеленые глаза потеряли свою природную яркость и блеск, став слегка желтоватыми, как начавшая желтеть листва, тусклыми, больными и усталыми. И пустыми, как у куклы. Сердце больно сжалось в груди. Накатило желание порвать на ленточки того ублюдка, кто заставил страдать мою мелочь. Сунул в руки кружку. Дело за малым – заставить выпить и уложить спать.
– Пей, малышка. Тебе станет легче, – сам придерживаю кружку около ее губ. Если надо будет, заставлю. Хотя мне бы этого не хотелось.
Покорно, как марионетка, выпила чай, откинулась на подушку.
Йодная сеточка, компресс из ваты и марли, эластичный бинт, и ее отрешенный равнодушный взгляд куда то сквозь меня.
Через десять минут моя мелочь уже спала или просто отключилась, не знаю. Вслушался в тихое размеренное дыхание. Поправил одеяло, накрыв ее до самого подбородка, убрал прядь волос от лица.
Устроился в кресле, прислушиваюсь к тихому дыханию. Но усталость последних дней взяла надо мной верх, и я медленно погружаюсь в дрему. Не знаю, сколько времени прошло, но я проснулся как от толчка. Спросонья не сразу смог понять, где нахожусь. А потом заметил пустую кровать и подорвался с места. Не понял? Куда делась?
Я, наконец то, вынырнула из того тумана беспамятства, в котором плавала как в киселе. Минутное осознание реальности и узнавание собственной комнаты и кровати, понимание, что все произошедшее не сон, и обрывочные, пятнами, воспоминания о вечере заканчиваются моментом удара головой об асфальт. Когда это произошло? Вчера, секунду или вечность назад? Как я оказалась дома? Не знаю, не помню. Все также сложно сделать вдох, слабость во всем теле и тупое равнодушие к жизни. Мне пришлось сосредоточиться и напрячься, чтобы принять сидячее положение в кровати. В комнате темно, лишь свет от уличного фонаря на соседнем доме расчерчивает комнату неясными полосами. Интуитивное понимание, что в комнате я не одна – на грани слышимости чье-то тихое дыхание из кресла и никаких эмоций по этому поводу. Искрой мелькнуло воспоминание, больше похожее на бредовый эпизод из сна: склонившееся надо мной обеспокоенное лицо Гре. Теплые руки, обжигающие струи воды, и голос, от которого стало больно дышать...
Сижу на подоконнике около чуть приоткрытого окна, прижав колени к груди, испытывая какое-то извращенное удовольствие от вакуумной тишины кухни. Она не давила – ласкала своей пустотой, стало чуть легче сделать вдох, как будто уже не гранитный булыжник лежит на груди, а всего лишь мелкое крошево, что при каждом судорожном вдохе со скрипом перекатывается на грудной клетке. Не задумываясь, стала делать глубокие размеренные вдохи, пытаясь вдохнуть хоть что-то в ту черную дыру, что у меня сейчас внутри, под ребром слева закололо, голова ожидаемо закружилась, в глазах потемнело, и я почти провалилась в благословенный обморок, что даст мне передышку не чувствовать. Не успела – оказалась подхвачена за плечо. Серега, тут, надо же.
– Маришка, ты как?
Ласковая вариация моего имени, сказанная не тем человеком, не тем голосом, не с той интонацией. Именно Он меня так иногда называл, с неповторимой манерой слегка растягивая "и", и чуть шипя "ш"... боль накатила колючей волной, сминая мое неестественное спокойствие и грозя прорвать заслонку от слез. Сглотнула, все еще пытаясь удержать непрошенные капли, часто заморгала. Отвернулась к окну, вывернув из хватки плечо, почти вплотную прижалась к холодному стеклу, распластавшись на нем лицом и грудью.
– Подстынешь.
А мне все равно, молчу, не в силах вымолвить ни слова. Губы будто срослись, слиплись друг с другом, а голос пропал, но есть хоть какое то подобие невозмутимости и контроля над собой. Моя лелеемая гордость и самоуважение испарились, исчезли, ушли за ненадобностью. Все потому, что рядом со мной лежит мой телефон с открытой историей сообщений с Вадимом. Я как то не предполагала, что у нас было такое количество эсемесок. Их невероятно много, я читаю каждое по несколько раз, спотыкаясь на каждом слове, на каждой букве, и у меня вдруг закрадывается сомнение в том, что я вообще умею читать.
– Мелочь, – такое давнишнее, такое родное прозвище кольнуло почти физически больно. Судорожно вдохнула вязкий воздух, закашлялась, прижав ладонь к губам.
– Малышка...
Я не знаю, что именно стало спусковым крючком – ласковое слово, произнесенное тихим шепотом, а может быть почудившаяся мне нежность в голосе, а может быть и то, что я почувствовала теплые ладони на своих плечах сквозь тонкую ткань футболки и поняла, насколько мне было холодно. Не снаружи, хотя заледеневшие пальцы ног со мной бы не согласились. Внутри, там, где все дрожало от озноба, от боли, от разочарования в себе. Еще один судорожный вдох сквозь спазм, сжавший горло, придушенный стон-всхлип не сдержали дрожащие губы, стало мучительно стыдно. Истерика подкатила к горлу, вырывая из меня вой раненого зверя, скулеж от безысходности, боли, разочарования и невозможности найти в себе силы как то это изменить.
Никогда не позволяла себе плакать при посторонних. Бывали, конечно, накладки, но несколько слезинок из-под опущенных век нельзя считать полноценным проявлением слабости. А тут меня накрыло, меня прорвало нескончаемым потоком на щеках. Я захлебывалась слезами, я не могла дышать из-за соплей, что стекали до верхней губы. Я глотала горькие комки из носоглотки и соленые капли из глаз. Подвывание и хрипы сорванным голосом, бессвязный шепот, прерывающийся плачем...