- Не портите мне старушку! - Вадичка, рискуя сорваться, с неожиданным бесстрашием припрыгал с верхотуры, соскочил на траву и принялся теснить бабу Груню в дом. - Деньжат давай! И - транспорт.
Антон и Листопад обреченно переглянулись.
А уж когда через полчаса послышалось гиканье, и из-за поворота вынырнул велосипед, даже бабу Груню проняло - почуяла наконец недоброе.
Руль велосипеда оказался свободен, а сам велосипедист жал на педали, расставив в стороны руки, оттягиваемые распертыми от вина авоськами. Из-за пазухи кокетливо высовывалась еще одна сургучная головка.
- Кажется, незабвенный "Солнцедар", - определил Антон.
- Штук пятнадцать, пожалуй, - на глазок прикинул Листопад. - Ну, эквилибрист! Чего он орет?
- Помощи просит.
В самом деле сейчас без руля Вадичка находился в положении истребителя - камикадзе на самолете, не рассчитанном на посадку. Велосипед стремительно пикировал прямо на дощатую, ощетинившуюся ржавыми гвоздями кучу.
- Ловите, ловите меня! - истошно кричал Вадичка.
Раздумывать было некогда. Листопад с Антоном забежали с двух сторон и рванули рядом, стараясь перехватить спиртное.
- Не вино! Меня, меня держите! - понятливый Вадичка крепко вцепился в авоськи.
А вот и нет, - спасают-то главное. Антон и Листопад одновременно вырвали авоськи, Вадичкины руки освободились, но времени перехватить руль не оставалось. И подлянка, брошенная Исааком Ньютоном, в очередной раз сработала: произведение массы тела на его ускорение дало оглушительный эффект. Велосипед со скрежетом врезался в дрова, а наездник с безысходным воплем вошел головой точнехонько меж двух бревен, - будто бильярдный шар в тугую лузу. - Разбился болезный! - охнула баба Клава.
Антон с Листопадом осторожно подступили к разваленной куче:
- Жив?
Молчание было им ответом.
- Жаль, - Листопад смачно перекрестился. - Хоть и смердел покойник еще при жизни, но все-таки как-то притерпелись.
- Могли бы и за руль схватить, падлы, - ненавидяще произнесла куча. Она зашевелилась, и из нее показалась всклокоченная, вся в кровавых ссадинах Вадичкина голова.
- Сам-то чего не тормозил? - испытывая неловкость, Антон вытянул Непомнящего наружу.
- А нету там тормозов! Нету! - окрысился тот. Он увидел бабу Груню, страдальчески разглядывающую смятое в элипс велосипедное колесо, и повторил - уже душевнее. - Ну, не было.
Старушка молча ткнула в ручной тормоз.
- Так то на руле. Для тех, у кого руки есть.
Вадичка поморщился, выдернул из ягодицы саднящую щепку, осторожно охлопал пазуху и, веселея, извлек целехонькую бутылку портвешка:
- Не робей, баба Грунь. Я уж решил сразу, чтоб потом опять не гонять. А так как раз до утра, глядишь, и дотянем.
Присмиревшая баба Груня медленно осела на приступочек.
* Часа через два, отбросив в сторону шестую по счету опорожненную "бомбу", грузно поднялся Листопад.
- Кончай перекур. За работу! - объявил он, ухватившись за прислоненный к стене топор.
Вздыхавшая в кухонке баба Груня встрепенулась, метнулась к порогу, пытаясь перегородить собой выход:
- Не пущу! Христом Богом, прошу: охолони! Ну не надо же!
- Надо, - Листопад плавным, сыновним движением отстранил трепыхающуюся старушку.- Я, баба Грунь, такой человек, шо пообещал, не забываю, - делу время! А если кто мешать вздумает, так я его самого покрошу.
Он вышел.
Всплеснув ручонками, выскочила следом баба Груня.
Стук топора и крик ужаса слились воедино.
Вадичка выглянул в окошко.
- Крыльцо рубит, - равнодушно сообщил он, отчаянно икая. - Классно подсекает. Сначала перила рухнут, потом - козырек. Одно слово - русак. Широкая натура. И я русак! - голос его задрожал от внезапно нахлынувшей обиды. - Вот Листопадина меня презреньем гнобит. А я, может, больше других от самого себя страдаю. Я, может, человечество возлюбить желаю! И не могу. Вроде, совсем изготовлюсь. А присмотрюсь - не за что. Или подлец на подлеце, или такие холуи, вроде как те, что вокруг папаши моего, что пробы ставить негде. Ну, недостойны. А я праздника жажду! Цыган желаю! Патриархальности. Чтоб кровь заиграла! - выкрикнул надрывно Вадичка, упал головой о стол и шумно зарыдал, сморкаясь исподтишка в скатерть.
Ключевое слово "заиграла" заставило Антона встрепенуться. "Сегодня же "Динамо" Киев на Кубок чемпионов играет", - вспышкой пронеслось в его мозгу.
Натянув на ходу телогрейку, он выскочил из избы. На порубленных ступенях сидел, облокотившись подбородком на обух топора, тяжко задумавшийся Листопад. Примостившаяся рядком баба Груня сострадательно оглаживала его по буйной головушке.
- Э-эх, Русь! - Антон скатился с крыльца и, утопая в грязи, побежал вдоль отходящей ко сну деревни. Увы, во всех домах, над которыми покачивались антенны, окна оказались погашены, - деревня рано отходила ко сну.
Минут через двадцать Антона начало знобить. Буйное оживление, вызванное "Солнцедаром", спало, и теперь ему хотелось только одного - побыстрей вернуться в дом бабы Груни и забраться на теплую, пахнущую прелыми телогрейками печь. Он посмотрел налево, направо, - кругом темнели мокрые и одинаково угрюмые дома. Пытаясь сориентироваться, покрутился на месте. Побрел наудачу. То и дело оступался, падал в какую-то жижу, проваливался в канавы, выбирался и - снова шел.
- Баба Груня! - подымаясь из очередной лужи, бормотал Антон. - Бабочка Грунечка, отзовись!
Никто не отзывался. Один, совсем один остался разнесчастный Антоша в сыром, мерзопакостном, неприветливом этом мире.
В низине, за домами, мелькнул свет. Обрадованный Антон побежал туда. Добежал, перелез через какой-то очередной плетень, свалился во что-то теплое и приятное. Подниматься больше не стал и, должно быть, забылся. Потому что проснулся он от озноба. Рядом кто-то почавкивал. Обильно попахивало говнецом.
- Вадя, ну ты ваще! - пробормотал Антон. - И убери рыло.
Он с силой оттолкнул воняющую Вадичкину физиономию.
Вадя хрюкнул. Не открывая глаз, Антон принялся его ощупывать, - мясистый Вадичкин шнобель сплющился так, что аж ноздри торчали наружу.
- Это кто ж тебя? - Антон ме-едленно приоткрыл верхний, разведывательный глаз. В упор, глаза в глаза, за ним следило свиное рыло. Не Вадичкино, между прочим, рыло.
Антона подбросило вверх, будто на катапульте. И тотчас рядом вскочила и завизжала огромная свиноматка.
Тряхнув головой, Антон осмотрелся: он стоял посреди загона в нарождающемся рассвете меж десятков гуляющих свиней и поросят. А у ограды заходились от хохота какие-то девахи, видно, свинарки.
- Дуй к нам, пока не сожрали! - расслышал он и - последовал совету. Едва перевалился он через плетень, как несколько девичьих рук обхватили его и принялись оглаживать.
- Цел ли? Господи, девки, да он же склизкий весь! Простудится! И пиписку застудит! Иль отгрызли? Надо б проверить да пожалеть.
Антон почувствовал, как кто-то принялся шуровать у него в штанах.
- Ой! Кака маленька да холодненька! - сообщил жаркий голос. - Сейчас погрею.
- Мне к бабе Груне надо! Там согреюсь, - под общий смех взмолился жалкий Антон. Его трясло. - Вы б меня отвели, а? Одна из молоденьких свинарок, хохочущая более и задорнее остальных, показалась смутно знакомой.
Но тут он заново впал в беспамятство.
Должно быть, кто-то сердобольный пожалел и отвел. Потому что очнулся Антон на знакомом порубленном крыльце. Появился он, как оказалось, вовремя. В доме не спали. У стены затаилась очумелая баба Груня, над которой навис совершенно голый дебелый Вадичка с гитарой на безволосой груди. - Веселись, говорю, старушка! - не в первый, похоже, раз потребовал он, отбивая о пол босой пяткой. - Русаки гуляют. Пляши, стервь, камаринского!
Баба Груня зыркнула на дверь и, ойкнув, сползла на пол. Клацнув челюстью, обмяк и Вадичка. На пороге стояло нечто унылое, истекающее навозом.
Листопада не было вовсе.