Что выясняли между собой участковый милиционер и папа, откуда отряд пожарников извлёк остальных трёх Мишкиных ужей, что всё это время кричала соседка, почему брандмайор снова записал наш телефон, какие слова говорил нам с Мишкой лейтенант милиции, зачем папе сунули в руки какую-то квитанцию, за которую он заплатил деньги, — я рассказывать не буду, потому что лично мы с Мишкой всё это выдержали стойко и мужественно, как и полагается всё выдерживать настоящим путешественникам. Только один раз наши ряды с Мишкой дрогнули и пришли в замешательство — это когда приехавший на «скорой помощи» врач, осмотрев нас и заметив на наших руках подозрительные царапины, покачал головой и предложил нам снять штаны.
— Это ещё для чего? — возмутился Мишка.
— Для уколов! — пояснил врач.
Против чего-чего, а уж против уколов Мишка взбунтовался принципиально, а за ним принципиально взбунтовался и я. Мишка кричал, что он ещё нигде не читал, чтобы путешественнику, воспитывающему змей, вкатывали бы за это уколы!
— Во-первых, — кричал папа, стаскивая с Мишки штаны, — настоящий путешественник воспитывает змей у себя дома, а не в гостях!.. Во-вторых, — кричал папа, сдирая с меня штаны, — настоящий путешественник согревает змей только на своей груди, а не на груди своего двоюродного брата!.. Вкатите ему, пожалуйста, двойную порцию! Я вас очень прошу! — сказал папа, указывая доктору на Мишку и направляясь к двери.
Потом доктор перешёл со своими инструментами на мамину половину и начал там делать уколы Наташке.
А потом на нашей даче наступила полная тишина. Все разошлись по своим комнатам и улеглись спать. И только изредка доносившееся «ой» из Наташкиной комнаты говорило о том, что и Наташка так же, как и я, всё ещё не спит.
А я лежал, свернувшись калачиком, под тёплым одеялом и, потирая слегка место укола, испытывал, как всегда, в присутствии Мишки в одно и то же время два противоречивых чувства: с одной стороны, я был рад, что я сплю один, без всяких там ужей… за компанию… а с другой стороны, может быть, было бы не так уж плохо, если бы рядом лежал, свернувшись калачиком, такой жёлтенький симпатичный и безвредный ужик…
С этими мыслями я и уснул, а когда проснулся, то Мишки на даче уже не было. Я потёр спросонья место укола и от неожиданности и боли ойкнул. Затем повернулся на другой бок и увидел, что на моей постели сидит моя сестра Наташка. И такая грустная-грустная!
— Ой! — сказал я громко, потом помолчал и добавил: — «Ой, цветёт калина в поле у ручья…»
Потом я сунул руку под подушку и нащупал там записку. Записка была, конечно, от Мишки. Я загородился подушкой от Наташки и стал читать.
«Всё в порядке! —
писал Мишка. —
Подготовка к отважным путешествиям продолжается! Жди указаний!»
— Слушай, Валька, — сказала Наташка, думая о чём-то неизвестном, — а может быть…
— Что — может быть? — переспросил я её быстро. Тянет всегда слова как резину.
— А может быть… тридцать шесть и шесть… это ненормальная температура?..
— А какая же нормальная? — спросил я подозрительно.
— Тридцать шесть и девять… — с таким вздохом ответила Наташка, что я наконец-то сразу же понял, о чём… то есть, вернее, о ком она думает… Тогда я протянул ей Мишкину записку. Может, ей от этой записки станет веселее, тем более что ведь ничего не кончилось, а всё только началось… Началось и продолжается. Теперь только бы скорее пришли от Мишки указания.
МАЛЕНЬКИЕ ТРАГЕДИИ,
которые могут стать со временем и большими
Звонок на перемену
Фальшиво напевая «Когда я на почте служил ямщиком…», Толя Самсонов подметает сцену перед занавесом. Вбегает Миша Маленький.
Миша. Самсонов, хватит тебе мести, первого урока не будет.
Толя. А что будет?
Миша. Перевыборы старосты!
Толя. Миша, мне у тебя причёска нравится… Может, мне сделать такую…
Толя и Миша скрываются за занавесом. Из репродуктора, висящего на авансцене, доносится шум. Голос: «Предлагаю выбрать старостой класса Толю Самсонова. Он хорошо учится, дисциплина у него тоже хорошая, скромный, деловитый, в общем, хороший парень… Кто «за»? Прошу поднять руку!.. Единогласно! Принимай дела, Самсонов! Поздравляем!..» Снова шум.