За последние десять лет Тануки умудрился стать самым большим другом российского народа или, по крайней мере, курильского. Он неделями торчал в Москве, пил там с их депутатами и мидовцами и вообще представлял себя неким посланником правительства, наделенным наполеоновскими полномочиями. Не знаю, как там, в Москве, — по-моему, никто на его речи там не клюнул, и, когда его арестовали, Москва особого сожаления не выразила. Но вот на Курилах Тануки похозяйствовал фундаментально: пробил в правительстве бюджетные заказы на строительство на Шикотане и Кунашире школ, амбулаторий и общежитий гостиничного типа. Естественно, все работы производили хоккайдские компании, и все стройматериалы завозили на Курилы с Хоккайдо, так что, в сущности-то, денежки все остались в японских карманах — русские получили дома и дороги, но не наличность, которая им нужна больше самих этих гостиниц и пирсов. По поводу общежитий шуму в последние дни особенно много. Какой-то неуемный папарацци — бумагомарака из Токио, посещая Северные территории, услыхал от словоохотливых аборигенов, что между собой они называют эти постоялые дворы не иначе как «Тануки-хауз», и опубликовал про это дело подметную статейку в центральной газете. Правительство, натурально, всколыхнулось: как это так! Весь японский народ для великих строек на своих законных, оттяпанных русскими после войны землях кровные денежки дает, а Тануки все это как свои личные подарки северному соседу представляет. Это же безобразие, когда о доме японо-российской дружбы на Шикотане никто слыхом не слыхивал, хотя именно так общага эта называется, а «Тануки-хауз» тебе там любой покажет, да еще, если не шибко занят свежеванием горбуши или гонянием балды, к нему проведет.
В общем, шуму много, но из-за чего — мне не очень понятно. В конце концов, общежития эти воздвигли прежде всего потому что до этого нам же, японцам, когда мы по безвизовому обмену на острова приезжали, ночевать было категорически негде. Русские как-то не почесались за пятьдесят лет там хоть какой-нибудь завалящий «Хилтон» построить, и сограждане мои проводили страшные бессонные ночи на суденышках, на которых они к островам добирались. А море в трех краях, надо сказать, не самое спокойное, хоть и считается частью Тихого океана. Так что в принципе Тануки порадел за своих же — им теперь есть где голову преклонить, когда они едут туда на могилки предков цветочки положить да на свою бывшую частную собственность полюбоваться, а его за такую вот заботу теперь на нашу крышу как на эшафот, везут. Нисио мне сказал на той неделе, что Тануки по-русски неплохо говорить выучился, поэтому я его в лифте по-русски и поддержал. Пускай мужик не думает, что в нашем здании все такие неприступно каменные, как его истуканы — конвоиры.
Командировочные я получал под глухой рокот вертолета, и, пока бухгалтерша отсчитывала мне золотистые хрустящие дензнаки с куцехвостыми фазанами, я смотрел в чисто вымытое моим знакомым циркачом окно в надежде увидеть эту винтокрылую машину, но купюры закончились быстрее, чем вертолет с Тануки покинул нашу гостеприимную крышу так что помахать пострадавшему за Хоккайдо и Северные территории герою я так и не смог. Вернувшись в отдел, я собрал в сумку все документы, переданные Симадзаки, еще раз посмотрел на отделенную фотокамерой от тела правую кисть с именем нездешней девушки, ни цвета глаз, ни цвета волос, ни объема груди и бедер которой я, возможно, никогда не узнаю, и позвонил в гараж. Машину мне пообещали подогнать через пять минут к центральному входу поскольку я все — таки майор, а не сержантик какой-нибудь, чтобы самому в подвал за машиной спускаться, так что я успел позвонить Дзюнко и сказать ей, что еду в Отару. Разговаривая с ней, я скосил глаза на бессмертный протокол сержанта Сомы:
— Где вы взяли эти пистолеты?
— Пошел ты на мужской половой орган с этими пистолетами!
— Вы привезли эти пистолеты с собой из Находки?
— Из мужской-половой-орган-одки!
— Из Владивостока?
— Из мужской-половой-орган-ока!
— Вы так и будете неясно выражаться?
— Я, продажная женщина, ясно выражаюсь: катись ко вступившей в половую связь матери!»