Что делал за нашими спинами в далеком и темном углу ангара Накамура, ни мне, ни Ганину видно не было, но только через три минуты я ощутил у себя над правым ухом его мерзкое, тяжелое сопение и преследующее меня уже который день луковое дыхание.
— Тунцовый салат? — попытался я схохмить в его адрес.
— Ага, тунцовый, — охотно согласился со мной Накамура, и тут я ощутил под лопаткой острый укол. Боль перешла в ломоту, ломота — в истому, и сквозь молочный туман, заполняющий глаза и мозги, я увидел Накамуру выходящего из-за моей спины со шприцем в руке и направляющегося к Ганину. Как Ливер добрался до Ганина и добрался ли вообще, я уже не видел.
На этот раз в чувство меня привела «продажная женщина»: глухая ганинская матерщина становилась все громче, и я разодрал в конце концов склеенные, казалось, навечно веки. Время, которое я отсутствовал в этом мире, не оставило в моем сознании никаких воспоминаний — это был глубокий, без излишеств типа эфемерных сновидений и переворачивания с бока на бок, сон, от которого, впрочем, почему-то слегка тошнило. Я огляделся по сторонам. За время моего отсутствия картина внутри мастерской несколько изменилась: теперь в ней было больше пустот, больше свободного пространства. Во — первых, из носителей человеческой плоти теперь имелись только мы с Ганиным: Ганин сидел, так же как и я, спиной к домкратной стойке, только в отличие от меня сидел не спокойно и расслабленно, а весь как-то странно извивался, словно у него страшно чесалась спина, как если бы он, скажем, не мылся несколько дней и теперь пытался что было силы чесать ее о бесчувственный металл. А во — вторых, все три автомобильные ямы стояли теперь открытыми: ни «патрола», ни «челленджера» над ними уже не было.
Я повернулся в сторону Ганина:
— Ты чего там трешься, Ганин?
— Свободу добываю, — прокряхтел он мне в ответ.
— А — а, а я думал, огонь…
— Шути — шути, Такуя!
— Давно ты так дергаешься?
— Недавно… — выдавил Ганин, напряг жилы на лбу и на шее, дернулся что было силы, вспомнил опять «продажную женщину», «вступление в половой контакт с матерью собеседника», вскочил на ноги и освободившимися от пут руками схватился за голову Он стоял над ямой, шатаясь и постанывая, и мне пришлось окликнуть его, чтобы он, чего доброго, не рухнул бы вниз.
— Ты чем это веревку перепилил, Ганин?
— Мусором японским, — прошептал Ганин и показал мне алюминиевое колечко от кофейной банки.
— А чего ты такой, Ганин?
— Башку свело! — Ганин продолжал качаться, но в то же время стал робко двигаться в моем направлении.
— Ты встал слишком резко, Ганин! Не надо в нашем с тобой возрасте резких движений делать! Без женщин, по крайней мере!
— Дохохмишься ты, Такуя! — Ганин опустился на колени за моей спиной и принялся кряхтеть над веревками.
— Где они? Ты их видел, Ганин?
— Понятия не имею! Чего они нам вкололи?
— Хрен их знает! Депрессант какой-то!.. Может, морфий… Скоро ты там, Ганин?
— Хорошо, у меня пиджак плотный, не все под кожу ушло… — продолжал кряхтеть позади меня Ганин.
— Сколько времени-то вообще? — спросил я и тут же пожалел о своем вопросе, потому что Ганин бросил возиться с путами, чтобы посмотреть на часы.
— Полвосьмого! — прошипел он.
— Ого! Долго мы с тобой дремали!
— Все! — крякнул Ганин, помянул «продажную женщину» и стал медленно, чтобы опять не схватить удар по мозгам, подниматься. Я тоже не спеша оперся на левую руку поджал правую ногу и в несколько этапов водрузил свое тело параллельно стволу подъемника. Мы огляделись: под высоким потолком желтели две тусклые лампочки, и это был единственный источник света в темном царстве, потому как никаких окон в логове Ковриги не предполагалось изначально.
— Где этот афазник его? — Я пошарил по столам.
— Я гляжу, они не только джипы, но и весь свой скарб забрали, — прошипел шатающийся Ганин.
— Похоже, что да…
— А чего ж они тогда нас… не того, а?
— Ответ на твой суровый вопрос о жизни и смерти может быть, Ганин, только один!
— И какой?
— То, что мы с тобой еще живы, означает, что Коврига с Ливером еще здесь.
Ганин подошел к ближней яме и внимательно посмотрел вниз:
— Где «здесь», Такуя?
— Сейчас выясним!
Я осторожно подошел к двери и потрогал ее за приваренную ручку — дверь слегка закачалась, но открываться не думала. Я прислонил ухо к холодному алюминию: в мозги мои ворвалась звенящая пустота. Я подождал с минуту — и этот колеблющийся не видимый мной потусторонний космос никакими шумами не разбавлялся.