В просторном дворе управления, среди черно — белых полицейских «тойот», я с трудом разглядел свой черный «сивик», который” Ивахара припарковал строго под прямым углом к фасаду здания около центрального подъезда. Сома провел меня внутрь, мы поднялись на лифте на третий этаж и прошли в зал заседаний, где, как сообщил Соме по мобильному телефону дежурный, должна была пройти оперативка по делу Ищенко. Сома оставил меня одного за огромным столом, поблескивающим в уже столь жарких лучах коварного послеобеденного апрельского солнца, и я по сотовому набрал номер Нисио:
— Алло, Нисио-сан!
— Такуя, привет! — кашлянул на другом конце мой сэнсэй.
— Как вы там?
— Да как — как, никак! Это у тебя должно быть «как». Докладывай!
— Пока докладывать особо нечего. Труп фактически опознан. Сейчас будет совещание с экспертами.
— Про труп знаю. Ты на месте был?
— Был.
— Что-нибудь примечательное?
— Нет, практически ничего. Есть следы от протектора довольно большой машины, есть эта самая линейка. Свидетелей вроде нет.
— Понятно. Держи меня в курсе.
— Есть, держать в курсе!
— Ночевать-то где будешь?
— Да сейчас только полтретьего. Еще рано загадывать. Думаю, вернусь в Саппоро.
— Хорошо, смотри там по обстановке. Но если потребуется, домой не торопись — убийство все — таки…
— Ладно, посмотрю по обстановке. С консульством связываться будем, Нисио-сан?
— Надо бы. Поговори там с Ивахарой и с капитаном — как они решат, так и делай.
— Понял. А что с судном будем делать?
— Вообще-то было бы неплохо ему подзадержаться на денек. Мало ли чего всплывет.
— Да всплывают обычно весьма конкретные предметы…
— Не хохми — будь серьезней, Минамото-кун! Там тебе не Саппоро, а Отару!
— Понял, буду!
— Чего будешь? Хохмить?
— Нет, хохмить как раз не буду! А буду серьезней!
— Обещаешь, Такуя?
— Обещаю, Нисио-сан! — Вот за это я ценю, или, честнее говоря, люблю Нисио — с ним всегда можно похохмить и попикироваться. Чувство юмора — для большинства из нас вещь недоступная. Нация наша хотя и смеется беспрестанно и по каждому поводу в сущности своей беспробудно тоскливая, и в этом ее, вернее, наш парадокс. С одной стороны, именно мы в многоликом и мультиполярном мире слывем главными ценителями всего тонкого и изящного. Именно в наших черепах хитроумными змейками свернулись самые затейливые мозговые извилины, позволившие нам не только в заповедные времена импортировать китайские иероглифы, за что нам никогда не оправдаться перед требовательными, но простоватыми европейцами — американцами, для которых именно наша письменность становится непреодолимым барьером на пути освоения как японского языка, так и японского образа мыслей, но и на основе написания этих иероглифов постичь непостижимый, в сущности, принцип работы полупроводниковых схем, без которых мир никогда не получил бы наших прекрасных телевизоров, компьютеров и много чего еще электронного. С другой стороны, коснись природы нашего смеха — все эти наши утонченности и деликатности улетучиваются в неизвестном направлении, и мы готовы ржать как сивые мерины над выставленным в нашем направлении средним пальцем или известием о безвременной кончине нашего сокурсника или соседа. Найти ценителя тонкого юмора среди нас — целая проблема. Отец уже который год бьется над переводами русских анекдотов, и ни один издатель до сих пор не дал согласия на их издание. Всех отпугивает именно тонкость русского юмора (хотя интернационалист Ганин утверждает, что большинство тех анекдотов, что перевел и прокомментировал папа, не русские, а еврейские): издатели боятся, что японский читатель, взращенный на плоском юморе пустейших комиксов и рвотной скатологии телевизионных юмористических шоу тонкой иронии не поймет, издательские деньги будут потрачены впустую, а за окном — рубеж столетий, не сулящий нашей родимой экономике никаких скорых позитивных перемен. Поэтому оказавшись много лет назад в подчинении у Нисио, я вдруг почувствовал себя счастливым человеком, нежданно — негаданно нашедшим в жизни своего языкового визави, с которым можно в прямом смысле отвести душу при этой ею не кривя.