— Тогда… кто вы?
Вместо ответа шотландец всмотрелся в темноту, пеленой повисшую в хижине. Он прислушался, но не расслышал ничего, кроме стонов ветра в прорехах крыши, подобных тягучим жалобам шотландской волынки.
Снег таял на их одеждах и каплями падал на настил из соломы, покрывавшей пол. Морщась от неприятного запаха гнили и плесени, Джеймс выругался, когда льдинка, упавшая с крытой соломой крыши, попала ему под рубашку и, плача, потекла по позвоночнику.
— Мы не можем оставаться здесь, — сказала Ромэйн. Страх на ее лице уступил место брезгливости. — Это не лучше конюшни.
— Но лучше быть здесь, чем умереть от холода или встретиться с Даффи.
— Но я не могу находиться здесь, — пустилась в объяснения Ромэйн, — в то время как Брэдли мучается неизвестно где, — добавила она чуть слышно.
Джеймсу показалось, что девушка всхлипнула.
— Сейчас вы не в силах помочь Брэдли, кто бы это ни был — он или она. Для начала нам надо развести огонь.
Однако и в темноте Маккиннону удалось схватить женщину за руку и рвануть на себя. Ромэйн уперлась незнакомцу в грудь, и лицо его исказила гримаса. Неожиданно Ромэйн вслух произнесла ругательство, вертевшееся у нее на языке. Джеймс был поражен.
— Не надо на меня стряхивать снег со шляпы, — резко бросила ему женщина и… чихнула. Маккиннон смахнул снежинки с ее дерзко вздернутого носика и провел ладонью по замерзшей скуле. Он удивился еще больше, когда обнаружил, что потоки соленых слез вовсе не орошают нежную кожу ее щек. Девушка не отстранилась, и пальцы Джеймса ощутили то, чего не разглядели его глаза: трепет густых женских ресниц и теплое дыхание. Маккиннон дотронулся до ее губ и подбородка, откинул роскошные шелковые волосы и обнажил маленькое ушко. Если он не ошибся, у женщины были светлые волосы.
— Довольно, — прошептала Ромэйн.
— Если вы желаете…
— Пожалуйста, не будьте слишком добры ко мне. Я знаю, что вы хотите утешить меня, но ваша доброта может только лишить меня стойкости и присутствия духа.
Ромэйн подняла голову, чтобы заглянуть в лицо своему спасителю, а он не видел ничего, кроме темных очертаний ее фигуры в черной ночи.
Джеймс чуть не разразился смехом. Какой надо быть наивной девочкой, чтобы вообразить, что он, стоя вплотную к ней, собирается ее утешать. Опытные пальцы поведали ему, что классической красотой его спутница не обладает, что упрямство, звучащее в ее голосе, отразилось и в чертах лица, но эта девушка, входя в гостиную, несомненно вызывает жадные взоры мужчин и завистливые взгляды женщин.
Изгнав из голоса нотки восхищения, Джеймс сказал:
— Я знаю, что вы напуганы, мисс. Страх вы можете отбросить, но церемониться с вами я не намерен. Я буду честен и прям с вами. Более безопасного места, чем это, нам сейчас не найти.
— Я понимаю.
— Хорошо. Где-то должна быть лампа. Вы не могли бы поискать ее?
— Где?
— Понятия не имею.
Джеймс слышал, как женщина отошла от него на пару шагов, затем раздался странный шум.
— Что, черт возьми, там происходит, мисс?
— Я упала, — всхлипнула англичанка.
Джеймс не стал медлить. Протянув в сторону левую руку, он нащупал на полке маленькую коробочку и усмехнулся. Рядом с коробочкой обнаружилась небьющаяся лампа. Находки подтвердили его предположение, что постройка, в которой они находились, служила убежищем пастуху и его стаду.
Отчаянные и жалобные всхлипы женщины вынудили Маккиннона открыть коробочку. Зажав в руке кусочек металла, он высек огонь и зажег лампу. Хижина озарилась неожиданно ярким светом. Щурясь, Маккиннон отметил, что помещение оказалось значительно более запущенным, чем ему показалось вначале. Мебели — никакой. Сломанные стропила напоминали о том, что раньше наверху был чердак; к несчастью, здесь не было даже намека на камин или печь, так что с надеждой погреться у очага надо было проститься.
Женщина поднялась на ноги и отпихнула крюк, за который зацепилась в темноте. Она резко повернулась к Джеймсу и, ни мало не смущаясь, уставилась на него. По плечам ее струились золотые волосы.
Он хорошо знал, какое зрелище откроется взору молодой женщины; космы рыжевато-коричневых волос падают на орлиный нос и сурово очерченный рот. Плечи его темно-коричневой куртки были усыпаны порохом, бесполезная правая рука безжизненно повисла. Видневшаяся из-под пальто грубая Деревенская одежда выпачкана глиной и грязью. Изношенные сапоги обхватывали ноги в грубых серых шерстяных носках.
Маккиннон взглянул на девушку прямо и искренне. Любоваться ею можно бесконечно. Чувствительные пальцы не обманули его: локоны, спускавшиеся вдоль прелестного лица в форме сердечка, делали ее похожей на фею, сошедшую с обложки детской книжки. Ее чистые, лучистые голубые глаза таили чувства, глубину которых не под силу было измерить смертному мужчине. При этом твердая линия губ и упрямый подбородок предупреждали о воле, которая не уступила бы его собственной.