Откуда ни возьмись появился официант с подносом, на котором стояли бутылка бренди и два стаканчика, сервировал небольшой столик и молча удалился. Герцог обратил на официанта не больше внимания, чем на картину на стене или на люстру. Подняв стаканчик, он произнес:
— Вот куда джентльмен приходит выпить.
Джеймс отпил глоточек бренди, которое оказалось намного мягче, чем та дешевая жидкость, которую он залпом проглотил в «Трех оленях».
— Ваши слова заставляют меня предположить, что вам известно содержание беседы, которую вели мы с Ромэйн, прежде чем уехать за город.
— Беседы? — фыркнул герцог. — Вы всегда разговариваете с моей внучкой на повышенных тонах?
Джеймс ухмыльнулся и откинулся на кожаную спинку стула, жалобно скрипнувшего под ним.
— Ваша светлость, я очень хорошо помню разговор с вашей внучкой. По правде говоря, я обращался к ней тише, чем обычно, потому что большая часть сказанного относилась к частной беседе. Ума не приложу, почему Грэндж сообщила вам, что я повысил голос.
— У Грэндж есть склонность к преувеличениям.
— Да, я заметил, — Джеймс не удивился тому, что герцог и не думал отрицать, что приставил Грэндж шпионить за ними. — Но ее беспокойство о репутации Ромэйн привело к нашему браку.
Герцог подался вперед. Глаза его сузились.
— Каковы ваши планы? Не собираетесь ли вы забрать Ромэйн с собой на вашу забытую Богом родину?
— Мы не собираемся возвращаться в Шотландию, — Джеймс выбирал слова осторожно.
Все в позе герцога говорило о том, что он приближается к главному пункту беседы. Положив руку на подлокотник, старик ехидно спросил:
— Следовательно, вы изначально готовились к тому, что вашим домом будет Вестхэмптон-холл? Очевидно, Ромэйн не сообщила вам, что холл переходит к ее тетке.
— Я и понятия не имел, что у Ромэйн есть здравствующие родственники, кроме вас.
— Может, Ромэйн и запамятовала, что у ее отца была сестра, которая, правда, покинула Вестхэмптон-холл еще до рождения Ромэйн. Моя дочь Стелла, это бельмо на моем прошлом, — герцог брезгливо повел плечами, но в голосе его звучала печаль. — Она сглупила, выйдя замуж, и я отрекся и от нее, и от ее подлеца мужа. Но, так или иначе, она остается моей дочерью, и она и ее дочь наследуют холл. Когда я сделаю им одолжение и отойду в мир иной, кузина Ромэйн получит титул. Вы просчитались, если собирались жениться на наследнице. Вы не получите никакого дохода от замка.
Джеймс улыбнулся:
— Но Ромэйн принадлежит пай в тех вложениях, которые вы сделали.
— Да, — герцог сложил треугольником указательные и большие пальцы у себя под носом, — но это не то, о чем бы я хотел поговорить с вами сегодня.
— О чем вы хотели поговорить со мной, ваша светлость?
— О моей внучке, разумеется.
— К вашим услугам.
— И о вас, Маккиннон.
— К вашим услугам, — снова повторил Маккиннон.
Где-то рядом раздались шаги. Джеймс нахмурился, заметив, как по-хозяйски к ним направляется Монткриф.
— Ах, Монткриф, какая приятная неожиданность! — Приветствие герцога было настолько лицемерным, что Джеймс был поражен, почему Брэдли не обиделся. Монткриф пожал руку старику с улыбкой, которая улетучилась, едва он взглянул на Джеймса.
— Я и не думал, что вы так решительно измените свои привычки: теперь вы посещаете не грязный притон, а наш клуб.
— Моим первоначальным намерением было увидеть в Лондоне гораздо больше, — отпарировал Маккиннон.
— А что вам нравится больше? Подозреваю, что вонючая таверна, пропахшая потом и дешевым виски.
— Вы хорошо осведомлены в этом вопросе.
Монткриф вспыхнул:
— Я только повторяю то, что слышал от других.
— Такова планида болтуна. — Джеймс подал знак официанту наполнить стаканчик и продолжал: — По опыту своей жизни я знаю, что лучше самому вкушать наслаждения жизни, чем довольствоваться лишь рассказами других.
Монткриф сжал кулаки, и Джеймс улыбнулся. Юный дурак понял смысл сказанного.
Брэдли Монткриф не был джентльменом. Несмотря на то что он играл некоторую роль в светской круговерти, когда истощались кошельки и щедрость его влиятельных друзей с улицы Сен-Джеймс, он занимал деньги у ростовщиков и кредиторов, подвизающихся на задворках Лондона. Это вовсе не было преступлением, но удовольствие Монткриф находил в том, что корчил из себя лорда перед мошенниками и перекупщиками в самых грязных районах Лондона, в чем много раз убеждался Камерон, беседуя с ними.