— Я уже давно простила тебя, Люциус. Давай, наконец, перевернем эту страницу и забудем о ней.
Они опять приникли один к другому губами, вот только теперь их поцелуи уже отдавали неистовством. Будто пожирая друг друга, они жадно целовались, проникая языками в теплую влажность ртов и навсегда прощаясь со своим прошлым, так глупо и страшно разделявшим их.
А потом Гермиона ощутила, как в нее толкается головка члена. Как уже через мгновение и весь член медленно, но настойчиво проникает во влагалище, заставляя ее восторженно выдохнуть и гостеприимно толкнуться навстречу, словно приглашая не останавливаться и войти еще глубже.
Но постепенно пылкость немного стихла, сейчас они двигались медленно, позволяя телам сполна насладиться близостью и желая продлить ее как можно дольше. Поцелуи уже были переполнены нежностью, от которой оба почти задыхались. И оргазм, настигший их почти одновременно, был сильным и глубоким, будто подтверждающим что-то, будто ставящим точку под всеми сомнениями и страхами, мучавшими их несколько месяцев.
Потом они долго лежали, восстанавливая сбившееся дыхание, и ласково поглаживали друг друга.
— Почему мы никогда не обсуждали наше с тобой будущее? — спросил Люциус, и было заметно, что этот вопрос беспокоит его.
— Не обсуждали… — Гермиона улыбнулась. — Да, может, и хорошо. Боюсь, если б мы думали об этом слишком много, то могли окончательно запутаться.
— Я… гораздо более счастлив тем, что ты отдалась мне… что осталась со мной. А не тем, что меня освободили. Надеюсь, ты понимаешь это?
— Как думаешь, если б ты все еще оставался в Азкабане, мы бы зашли так далеко?
— Рано или поздно — да. Не думаю, что смогли бы сопротивляться такому сильному влечению долго. Это неизбежно случилось бы. Но… в любом случае, я пошел бы на близость только при условии, что ты освобождаешь меня от… нашей сделки.
Гермиона улыбнулась и наклонилась к нему с поцелуем. Ей нравилось целоваться с этим мужчиной. Нравилось так, что хотелось продолжать это вечно. Она приподнялась, перекинула ногу и нависла над ним, опершись обеими ладошками о грудь Малфоя. Ей ужасно хотелось снова наброситься на него с ласками, но, задумавшись ненадолго, она отстранилась с загадочной улыбкой.
— Я хочу принять ванну.
— В этом доме ты можешь делать все, что захочешь. Кстати, по-моему, кому и нужно срочно принять ванну, так это мне.
Гермиона негромко засмеялась.
— С чего бы это? У тебя в камере был умывальник.
— Ну да… И еще два раза в неделю разрешали холодный душ.
— О-о-о… Да это вообще роскошь, — иронично заметила она. — Ладно, пойдем, примем ванну вместе. Я, знаешь ли, давно мечтаю привести в порядок твои волосы.
Малфой мечтательно улыбнулся.
— Ванна… Кажется, я уже и забыл, что это такое.
— Ну-у-у… если ты предпочитаешь мыться в одиночестве, тогда, конечно, я… — она уже начала приподниматься, слезая с него, когда Люциус цепко схватил ее за запястье.
— Нет. Не предпочитаю. Пожалуйста, наполни ее… на двоих.
Кивнув, Гермиона отбросила одеяло и поднялась с кровати.
Люциус же не сводил с нее глаз до тех пор, пока хрупкая фигурка не исчезла в ванной комнате, а потом со вздохом откинулся на подушку и безучастно уставился в потолок.
«Странно… Дверь за Гермионой закрылась только что, а я уже скучаю по ней. Так же, как и тогда, когда она выходила из камеры после своих еженедельных визитов. И азкабанская дверь громко и надрывно стонала, отрезая меня от нее…»
Пытаясь отвлечься от горьких воспоминаний, Малфой огляделся. Каким-то невероятным образом они оказались в главной гостевой комнате, куда он вчера вечером, по-видимому, инстинктивно привел Гермиону. Когда-то это действительно была комната для гостей, но в последний год жизни здесь она стала спальней самого Люциуса. Они с Нарциссой перестали делить ложе (по ее, кстати, инициативе) вскоре после его первого возвращения из Азкабана. Сейчас он уже с трудом мог припомнить, почему, оскорбленный поведением жены, выбрал тогда именно ее, но теперь был даже рад этому. Комната и впрямь казалась красивой. Она (уставленная богатой, но не вычурной, а стильной мебелью, и декорированная бордовым шелком и таким же бархатом) смотрелась очень уютно и откровенно радовала глаз.
Люциус понимал, что пройдет еще несколько недель, прежде чем он сможет по-настоящему вкусить полученную только что свободу. Потому что сейчас его волновало только одно — Гермиона. И их отношения. Однако не мог не отметить, что эти самые отношения начали приобретать особую прелесть, развиваясь теперь здесь: не в сырой и затхлой камере Азкабана, а в богатых интерьерах его великолепного поместья. И в эту минуту, оглядывая свою прежнюю спальню и слушая, как в ванной журчит вода, он вдруг почувствовал необыкновенную легкость и ощущение давно не испытанного покоя, искренне наслаждаясь происходящим.
Дверь, ведущая в ванную, открылась, и на пороге появилась улыбающаяся Гермиона. А поскольку она по-прежнему была обнаженной, Люциус тут же снова почувствовал приятный толчок в паху. Странное дело: ему до сих пор не хотелось пройтись по дому, не хотелось вкусить изощренных яств, приготовленных заботливыми домовиками, не хотелось облачиться, наконец, в добротную и новую одежду, которую и привык носить всю свою жизнь. Нет… Все человеческие желания и потребности оказались практически заглушенными невероятной страстью, которую он испытывал по отношению к этой женщине. Не банальной животной похотью, а именно страстью, поскольку душу Гермионы, ее человеческое тепло и участие он жаждал никак не меньше ее тела. Она появилась в его жизни, словно луч света в непроглядной тьме, окутывающей Люциуса, и теперь он ужасно боялся потерять этот целительный свет. Боялся, что еще немного, и он проснется, с ужасом осознавая, что все это ему лишь приснилось.
— Ванна готова, — Гермиона протянула руку, и Малфой позволил поднять себя с кровати и отвести в собственную же ванную комнату.
Погружение в горячую воду на какое-то мгновение стало для Люциуса настоящим шоком — он словно погрузился в нирвану, ощущая себя беспомощным от наплыва каких-то странных и не вполне объяснимых эмоций. Ему казалось, что все, окружающее его сейчас (горячая, но не обжигающая вода, лопающиеся на коже пузырьки пены, нежные и мягкие полушария женской груди, служившие ему восхитительной подушкой, стройные ножки Гермионы, обвившие его бедра, и даже кудряшки ее лобка, щекочущие поясницу) создавало вокруг него некий кокон. Кокон покоя и уюта, кокон теплоты, ласки и… безопасности. Этот мир не таил в себе ни капли угрозы. Он, этот нежный и уютный мир, почти любил его.
Люциус невольно прикрыл глаза и расслабился, погружаясь в только что созданную чудесную реальность не только телом, но и душой.
Растворившись в ощущениях, поначалу он едва обратил внимание, что Гермиона принялась аккуратно тереть его мочалкой, тщательно смывая с тела грязь и запахи тюрьмы. Люциус смог осознать происходящее лишь, когда она начала мыть ему голову, осторожно массируя кожу и растирая пеной волосы. И то, что она делала, было волшебно. Люциусу казалось, что он пребывает в каком-то полусонном или почти бессознательном состоянии, откровенно наслаждаясь прикосновениями ее чутких нежных пальчиков. А еще она негромко мурлыкала какую-то милую мелодию. И все происходящее дарило ему такой покой, какого он не испытывал уже много-много лет, и помогало забыть ту горечь, которую жизнь заставила испить полной чашей.
В какой-то момент Люциус даже почувствовал, как захлебывается в этих ощущениях, захлебывается в положительных эмоциях, которых не ощущал уже давно. Но остановить Гермиону сил у него не было. Последней же каплей стал запах, окутывающий его со всех сторон. Сильный пьянящий аромат смеси шампуня и пены для ванны, который он любил всегда и который напоминал ему о самом себе. И запах этот почти сводил его (изголодавшегося по привычной и мирной жизни) с ума.