Я чувствовала перед ними вину, которая закручивалась у меня внизу живота, вспоминая часы, проведенные на пляже, когда эти люди были так взвинчены.
Но чувство вины быстро испарилось, как только они открыли рот и из них полилось множество всего:
«Отрицать, отрицать, отрицать…»
«…знаю актера, который бы за наличные, согласился сообщить, что это был он…»
«…мы можем проверить этих девочек, накопать на них полно компромата, и перекинуть все внимание на этих шлюх…»
«…он дает слезливое интервью о том, как сожалеет, на фоне вывески «Devlin…»
«…обращаемся к прессе и даем им понять, что если они не прекратят муссировать это, то пожертвований в их газеты не будет!»
— Хватит! — я резанула рукой по воздуху. — Ни одно из того, что вы говорите, сделать невозможно. Даже, если не рассматривать факт всех предложений с моральной точки зрения, ни одно из них не сработает на Дженнингса. Его невозможно ввести в заблуждение сработанной на скорую руку чепухой. Сейчас, скажите мне, у кого-нибудь есть идея, которая подходит для него?
Тишина. Затем, тихий голос сказал:
— Может нам стоит объявить, что мистер Девлин был под воздействием наркотиков…
— Нет, — отрезал Грант, — только не это. — Он колебался. — Ну, возможно… я имею в виду… черт возьми, мы должны что-то сделать. Все летит к черту, но… ах, черт побери все летит к чертям собачим, нет! Мы не будем говорить этого! — Он стукнул кулаком по столу, вскочил на ноги и выскользнул за дверь.
Я тут же помчалась за ним, но я прибежала слишком поздно, он вдарил кулаком по стене, образовалась вмятина, посыпалась штукатурка.
— Глупый, глупый, дурак, развращенный…
Я схватила его за руку, и он сразу же сник, не пытаясь еще раз ударить по стене кулаком.
— Эй, — тихо сказала я. — Прекрати. Ты причиняешь себе вред.
— Как я мог быть таким глупцом? — прошептал он. — Мне казалось, что это забавно, я знал, что у них была камера, но я не думал, я просто не думал, я никогда не думал, и теперь все летит к чертям собачим…
— Ты не можешь винить себя, Грант…
— Как я могу не винить себя? Дурацкая потребность моего члена получить мокрую дырку угрожает потерей сотни рабочих мест, — он обмяк, чуть наклонившись вперед, опиравшись лбом о край вмятины, которую проделал в стене. — Ты говорила мне быть ответственным и серьезным, и теперь я серьезен, как никогда, но я не знаю, что делать. Как люди могут так жить? Как они заботятся о всех этих вещах все время и не сходят с ума?
— Ну, иногда они сходят с ума, — сказала я, медленно поглаживая ему спину. — Но большую часть времени, они разговаривают со своими друзьями, которые помогают им понять, что нет ничто, чтобы нельзя было исправить.
— Это невозможно исправить, — ответил он, прикрыв глаза, я продолжала гладить его по спине, но его голос звучал расслабленно, растягивая гласные на австралийский манер. Это придавало ему какой-то юношеский задор. — Как же нам отвлечь кое-кого от такой большой проблемы? Дженнингс не собирается слушать всякий вздор, пока наша династия горит.
И как-то совершенно просто, я знала, что нужно сделать.
— Мы не будем отвлекать, — сказала я, чувствуя теплоту, которая распространялась по моему телу, это бывает, когда вы предлагаете идею, в которой уверены на все двести процентов, потому что знаете, что она правильная. — Мы не будем уклоняться, этого как раз каждый и ждет, что мы сделаем такой жалкий шаг.
— Если мы не будем уклоняться, тогда что мы сделаем?
— Мы можем встретиться с этой проблемой лицом к лицу, — я была так взволнована, что обняла его, привстав на цыпочки, чмокнув в щеку. — Ты будешь сам расплачиваться за свои действия! Признайся в своих ошибках. Ох, Грант, разве не понятно? Позвони Дженнингсу, договорись о встрече, показав ему, что тебе нечего скрывать и ты не прячешься. Да, ты совершил ошибку, достойную сожаления и имеющую унизительные последствия, но ты готов двигаться вперед и это главное. И это докажет, что ты не человек, которого делает СМИ, а что ты делаешь себя сам.
Глаза Гранта открылись, он выпрямился, смотря на меня с высоты своего роста, как будто я была восьмым чудом света.
— У тебя самые лучшие идеи во всей чертовой Вселенной, — сказал он, поцеловав меня.
Его губы были жесткими, собственническими, жаркими, как будто он претендовал на приз, который выиграл в бою, и единственное, мне так хотелось схватить его и целовать до тех пор, пока нашу одежда сама собой не воспламенилась бы, а мы бы даже не заметили этого.