- У меня больше нет амнезии, сэр. Но ее можно заработать, если все время выступать против Фрэнка Нитти.
В первый раз капитан нахмурился: я перешел допустимые границы, а ведь я еще не был комиссован. Я все еще был на службе.
- Означает ли это, что вы не заинтересованы в даче свидетельских показаний?
- Если я соглашусь быть свидетелем, это будет означать, что я здоров и вновь стал штатским? А если я не согласен, значит, я все еще сумасшедший морской пехотинец?
Капитану это явно не понравилось, но он лишь спокойно сказал:
- Это никак не связано с нашей сегодняшней встречей. Нас лишь попросили ускорить рассмотрение вашего дела на несколько недель, чтобы федеральный обвинитель - в Чикаго - мог поговорить с вами. Никто не требует от вас большего.
- Да, сэр.
- Но я уверен, что правительство оценит ваше сотрудничество в этом деле.
- Да, сэр.
- В конечном счете, правительство одно. Оно обвиняет этих гангстеров, но именно его вы вызвались защищать, завербовавшись в морскую пехоту - из патриотических побуждений!
"Стоило это делать", - подумал я, но на этот раз у меня хватило ума попридержать язык.
- Как бы то ни было, нас попросили рассмотреть ваше дело, и поэтому мы должны задать вам несколько вопросов.
Опрос касался множества вещей - моей памяти и моих ощущений по поводу того, что произошло на, Гуадалканале. Как и почему я солгал о своем возрасте, когда пришел завербовываться? Они спрашивали меня о самоубийстве моего отца. Один из них счел примечательным тот факт, что я носил с собой пистолет отца как свое персональное оружие. Я объяснил им, что делал это для того, чтобы никогда не принимать убийство слишком легко, никогда не считать его пустяком.
"Но ведь на войне вам приходилось убивать?" Да, сказал я, но я оставил свой пистолет дома.
Их интересовало очень многое, включая даже то, почему моя малярия не вспыхнула с новой силой до тех пор, пока я не оказался здесь. И я не потерял терпения, не вышел из себя, и, похоже, капитан стал ко мне относиться лучше к окончанию их опроса. Меня отпустили. В коридоре возле конференц-зала были стулья. Я смог присесть там, ожидая приговора. Я сидел и рассматривал пестрый мраморный пол. Часть меня хотела курить, но я не дал ей воли.
- Привет.
Я поднял голову. Это была та самая славная маленькая медсестра с четвертого этажа. Я не видел ее несколько недель. Похоже, она была практиканткой. Ее звали Сара, и мы завязали с ней дружеские отношения.
- Привет-привет, - ответил я.
- Вы не против, если я присяду?
Она села, расправив фартук на клетчатой юбке. На ней были голубая блузка и белая шапочка. А ее глаза были бледно-голубыми; веснушки все еще виднелись на маленьком курносом носике. А ее ножки! Как у Бетти Грабл.
- Я слышала, что вас сегодня вызвали на совет, - сказала она. - Мне захотелось спуститься сюда и пожелать вам удачи.
- Слишком поздно. Я уже все им сказал.
- Я не стану беспокоиться. Вы достигли замечательных успехов. Я не знаю никого, кто предстал бы перед советом всего через пару месяцев.
- Просто у дядюшки Сэма есть еще кое-что для меня, вот и все.
- Простите?
- Ничего. Дело в том, что федеральное Большое жюри хочет, чтобы я дал свидетельские показания по одному нелепому делу о рэкете, которое произошло еще до начала войны.
От мимолетной улыбки подбородок Сары дернулся.
- Все это кажется таким... неважным, не правда ли? Все, что случилось до войны.
- Да. Прошлое как-то потускнело.
- Но вы ведь вернетесь к нему.
Я покачал головой.
- Все переменилось. Вы разве не слышали, леди? Идет война.
- Нат, вы сейчас лучше спите?
Я улыбнулся ей.
- О да, конечно. Отлично. Нет проблем!
- У вас было несколько тяжелых ночей, там, на четвертом этаже.
- Но я спустился на нижние этажи, вы не забыли? Я вундеркинд, точнее, был бы им, будь я помоложе.
- Вы вообще немного спали. А когда засыпали...
Когда я засыпал, я видел кошмарные сны о фронте и просыпался со стонами, как Монок.
- Да, вы знаете, что доктор Уилкокс - волшебник? Он собрал мою голову в одно целое - кусочек за кусочком. Я чувствую себя благодарным.
- У вас темные круги под глазами.
Я был рад, что она не участвовала в совете.
- Я отлично себя чувствую, честно. Если бы я не спал, как бы я мог быть таким веселым и остроумным сегодня?
- Вы много отдыхали, сидя в комнате отдыха. Похоже, вы там дремали, не замечая, что спите. Но вот ночью...
Ночью сон отказывался приходить ко мне. А когда я ужасно уставал и все-таки засыпал, меня преследовали ночные кошмары, совсем как япошка с ножом в темноте.
- Больше этой проблемы не существует. Правда. Черт возьми, Сара, очень мило с вашей стороны, что вы спустились сюда, чтобы пожелать мне удачи.
- Я знаю, что вы до сих пор не спите. Я знаю, что вас все еще преследуют кошмары.
- Сара, пожалуйста...
- Я ничего не расскажу. Я знаю, что вы помалкиваете об этом, чтобы вас не задержали здесь дольше. Вы ведь хотите поехать домой, правда?
- Да, - ответил я, и внезапно мои глаза увлажнились. Что за черт!
Она обняла меня рукой за плечи.
- Иди сюда, большой мальчик!
Я плакал в ее голубую блузку, а она гладила меня, как ребенка. Однажды другая женщина делала это, качала меня, когда я плакал. Мне безумно хотелось, чтобы кто-то приголубил меня, это не давало мне покоя, и Сара помогла мне.
- Ну-ну, - приговаривала она.
Я сел и огляделся, надеясь, что никто меня не видит. Ведь я не хотел выглядеть как псих в палате для душевнобольных. Люди будут говорить.
- Извините, - сказал я.
- Все в порядке, - проговорила Сара. - Я не собираюсь рассказывать что-нибудь докторам. Вам лучше уехать в Чикаго - в любом случае. Вы действительно знаете тех людей, о которых рассказывали?
- Да. Но в чем дело, неужели вы никогда не встречали знаменитостей?
- Конечно, встречала. Наполеона, например, или того парня, который называет себя Гитлером.
- А вы предполагали, что подлинные вещи должны быть только в определенном месте?
Она широко улыбнулась, показав мне ряд хорошеньких детских зубов.
- Хорошая мысль. - Она встала. - Если вы еще будете в Вашингтоне, попробуйте заглянуть ко мне.
- Вы намекаете, что захотите иметь дело с бывшим душевнобольным?