Я глотнул сладкого кофе со сливками и сделал еще один звонок по поводу кредитных чеков.
Вскоре после трех кто-то постучал в мою дверь. Это был сильный и уверенный стук.
- Открыто! - крикнул я.
Сержант морской пехоты вошел в комнату и захлопнул за собой дверь. Ему было лет сорок; он был одет в отглаженные голубые брюки, рубашку цвета хаки с галстуком и шляпу. На блестящих ботинках отражался свет люстры. Он держался очень прямо, по-военному.
- Рядовой Геллер? - спросил он, снимая шляпу. В другой руке он тоже кое-что держал - маленькую синюю коробочку.
- Да, - ответил я, вставая. Он показался мне знакомым. Кем был этот человек? Он подошел к моему столу.
- Я пытался дозвониться вам, но телефон был занят.
- Да, извините. Мне много приходится звонить по работе. Черт, я вас знаю. Вы - сержант, который меня определил в армию.
Я обошел свой стол и протянул ему руку. Мы обменялись рукопожатием, а он переложил шляпу в ту руку, в которой держал коробочку. Его улыбка была сухой, рукопожатие - уверенным.
- Добро пожаловать домой, рядовой, - произнес он.
- Что привело вас сюда, сержант?
Он вручил мне маленькую квадратную коробочку с закругленными углами.
- Мне выпала честь передать это вам, рядовой Геллер.
Я открыл коробочку, ожидая увидеть внутри часы. Вместо этого там оказалась медаль.
- Это ваша Серебряная Звезда, рядовой, - за отвагу. Поздравляю вас.
- Я... да, благодарю вас... Я... черт... Даже не знаю, сержант. Это смешно.
- Смешно?
- Мне не кажется, что я совершил нечто, достойное медали. Я делал то, что должен делать. Единственная медаль, которую мне по душе носить - вот эта. - Я указал большим пальцем на Недобитую Утку, приколотую к лацкану моего пиджака. - Я сделал то, что должен был сделать. Но получать медали за убийства людей - я не знаю.
Его рот превратился в узкую полоску, из которой таинственным образом вылетали слова:
- Рядовой, корпус морской пехоты поносят на каждом шагу. Но в чем его никогда не обвиняли - так это в том, что за убийства мы даем медали. Мы выдаем медали за спасение людей - что вы с капралом Россом и делали в этой проклятой воронке от снаряда. И если бы я был на вашем месте, я бы только гордился этой медалью.
Я улыбнулся этому старому грубому крикуну. Старому? Он, вероятно, был всего года на три старше меня. Не то, чтобы это делало его моложе. Служил ли он в первую мировую войну? Ведь он тогда был ребенком, как и многие морские пехотинцы в то время.
Так или иначе, но я протянул ему руку еще раз, и он ответил на мое рукопожатие.
- Благодарю вас, сержант. Я ценю ваши слова. Он еще раз сдержанно улыбнулся мне и повернулся, чтобы уйти, когда я обратился к нему:
- Сержант!
- Рядовой?
- Вы случайно не знаете, вернулся ли один мой приятель в город? Он находился со мной в одном окопе.
- Вы имеете в виду рядового д'Анджело?
По спине у меня опять пополз холодок - но уже не такой, как при разговоре с Кампанья.
- Да, его. Он вернулся?
Сержант кивнул:
- Да. Он тоже храбрый молодой человек. Я вручил ему награду этим утром.
- Я бы хотел повидаться с ним.
Сержант улыбнулся.
- Я могу дать вам его адрес, если хотите.
Д'Анджело жил с дядей и тетей в Кенсингтоне - маленькой итальянской общине в дальнем южном краю города. Я сел на иллинойский рейсовый поезд, который проходил мимо пульмановского завода, где прежде работал мой отец, и локомотивного завода; оба завода теперь работали на войну и входили в список Элиота как потенциально опасные в отношении венерических болезней. Когда поезд проехал Сто третью улицу, я увидел дым сталеплавильных печей. Сидя в поезде, я думал о профсоюзах, о том, что профсоюзы значили для моего отца, чем для него была сама идея подобных союзов, и о том, что эта идея все еще была неплоха, но ее извратили, превратили в чистое надувательство такие жадные мерзавцы, как Биофф, Браун, Дин, Нитти, Рикка, Кампанья и всякие там Капоне. Неужели мы - д'Анджело, Барни, я - боролись за это?
В начале пятого я вышел из поезда на Сто пятнадцатой улице. Я перешел улицу, где несносный запах краски с завода Шверина Вильямса перемешивался непостижимым образом с одуряющим ароматом специй из многочисленных итальянских ресторанчиков. Я оказался на Кенсингтон-авеню - широкой, просторной улице, которая дала название всей общине. Этот необычный район, состоящий из четырех кварталов, был настоящим оазисом между шведским и польским районами; в нем даже была собственная церковь.
Кенсингтон - итальянский район - был единственным в Чикаго, которого почти не коснулась мафия.
Первый этаж маленького трехэтажного кирпичного домика был занят бакалейной лавкой. На лестничной площадке второго этажа была единственная дверь без номера, я постучал.
- Секундочку! - раздался крик за дверью. Женский крик. Дверь отворилась. За ней стояла стройная смуглая привлекательная девушка лет двадцати. Она была в рабочем комбинезоне, подчеркивавшем ее формы, а на голове ее была косынка, завязанная спереди узлом - в стиле тетушки Джемимы.
- Чем могу помочь? - спросила она довольно сердито, загораживая своим стройным телом дверной проем. Прядь волос, выбивающаяся из-под платка, была мокрой от пота, а лицо местами было запачкано.
- Моя фамилия - Геллер. Я друг рядового д'Анджело.
Девушка вспыхнула. Отступив от двери, она жестом пригласила меня войти.
- Натан Геллер, конечно. Вы - друг Тони. Он нам рассказывал о вас. И в газетах мы о вас читали.
Я вошел в маленькую гостиную. Мебель была красивой, но ее было немного: пышная софа, несколько стульев, радиола... На стенах висели католические иконы.
Указав на свой комбинезон и платок, она широко улыбнулась. Ее зубы были очень белыми, а глаза - очень карими.
- Извините. Я только что с работы на Пульмане.
Я улыбнулся ей.
- Роза-штамповщица?
- Мария-электросварщица. Хотите увидеть моего брата?
Казалось, что она одновременно полна надежды и грусти.
- Конечно. Значит, он здесь?
- Да. Конечно. - Мне показалось, что она удивлена. - Мы же находимся рядом с общиной Роуз-ленд. - Так называлась больница примерно в миле отсюда. Она продолжала: - Думаю, ваша компания может немного помочь Тони.